Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

треск повторился. Теперь уже ближе, рядом. Багдагуль насторожилась, раздвинула кусты и в ужасе отпрянула: за кустами кто-то скрывался! Не в силах сдвинуться с места, женщина крикнула, закрыла руками лицо.

— Ну чего раскричалась? Я что, зверь полосатый? — услышала она мужской голос, и голос этот показался ей очень знакомым. Багдагуль боязливо приоткрыла глаза и увидела Турумбета. Вид у него был совсем не устрашающий. Пожалуй, наоборот: добродушно, глуповато щерился, по-видимому, очень довольный произведенным эффектом.

«Чего это он сюда забрался? — лихорадочно соображала Багдагуль, еще не оправившись от испуга. — О Джумагуль говорить? Захотел вернуть обратно? Зачем же здесь? Мог бы дома...»

— Садись, — предложил Турумбет и сам уселся на охапку стеблей, нарезанных Багдагуль. — Подарок принес тебе. На! — и, порывшись в кармане, извлек блестящий браслет и серебряное кольцо с большим красным камнем. — Бери, пока даю.

— Это зачем же? — удивилась женщина. — За что мне такой подарок?

— А ни за что... За красивые глаза.

— Хочешь, чтоб помогла тебе вернуть Джумагуль? Так я и без...

Турумбет перебил:

— На кой она мне!.. Я про нее и думать забыл! Все мои помыслы о тебе...

Волосатые руки с широкими, как лопата, ладонями обхватили шею Багдагуль.

— Ты что, с ума сошел?! — попыталась вырваться женщина. Но Турумбет не отпускал.

— Ты не думай, я никому... Я ведь давно хотел... потому и прогнал Джумагуль... Тебя люблю!.. — горячо шептал он, заведя ее руки за спину. Багдагуль чувствовала на шее тяжелое, прерывистое дыхание. С брезгливым отвращением, с тошнотной гадливостью она отворачивала лицо, изгибалась всем телом, стараясь освободиться. Но Турумбет держал ее крепко. Дрожащей рукой он нашарил под платьем грудь, стиснул так, что женщина вскрикнула.

— Отпусти!

Турумбет закрыл ей рот поцелуем.

— Все будет хорошо, увидишь... И тебе... тебе тоже...

Изловчившись, Багдагуль впилась ему зубами в шею. От острой боли Турумбет дернулся, оттолкнул ее. Не удержавшись на ногах, Багдагуль упала, взглянула на мужчину дикими глазами и тут же вскочила. Лицо Турумбета исказилось в гримасе. Рванувшись вперед, он успел ухватить Багдагуль за подол. Женщина отскочила, оставив в руках у Турумбета кусок синей материи. Он швырнул его в сторону, выпрямился и хищно скрючив пальцы, стал медленно наступать на Багдагуль. Уже не страсть, не похоть — только лютая злоба в его глазах. И, цепенея под этим взглядом, женщина пятилась, пока не уперлась в кустарник. Далыше отступать было некуда. Багдагуль подняла руки, готовая по-кошачьи вцепиться в своего преследователя, напружинилась... В последний момент, когда их разделяли уже три-четыре шага, она увидела серп. Он лежал совсем рядом — рукой дотянуться. Нужно только присесть, схватить за ручку и тогда... Одним движением, стремительным, почти неуловимым, Багдагуль схватила серп и, словно саблю, занесла его над головой Турумбета. Он успел отскочить прежде, чем, рассекая воздух, серп опустился.

— Брось! Так и убить недолго.

— Убью!.. Подлец!

Они долго, неотрывно смотрят друг другу в глаза, будто острым кинжалом пронзают друг друга. Наконец Турумбет не выдерживает, шаткой, расхлябанной походкой не спеша возвращается к охапке хвороста, садится, криво усмехаясь, растирает рукой укус.

— Бешеная... Сколько толкую, жизнь за тебя готов отдать, а ты серпом...

— Хочешь жизнь отдать? Подойди. Попробуй.

— Ну и кусачая же! И как только Туребай тебя терпит?

— Молчал бы уж. Подметок его не стоишь!

— Чего говоришь — подметок? А они у него есть? — Турумбет наклоняется, подбирает браслет, в беспокойстве ощупывает карманы. — Отдай кольцо!

— Возьми, где бросил!

Турумбет недоверчиво смотрит на женщину, опускается на колени, суетливо шарит рукой в траве.

— Не видать...

— Вон, за тобой, — подсказывает Багдагуль, мечтая лишь о том, чтобы он скорее нашел свое кольцо и ушел отсюда.

— Оно... правда, — придерживая кольцо двумя пальцами и поворачивая из стороны в сторону, довольно ухмыляется Турумбет. — Дура ты, вот кто! Хивинский ювелир делал!

Багдагуль молчит.

Турумбет переступил с ноги на ногу, почесал затылок и, чертыхнувшись, пошел вдоль берега канала. Как только он скрылся, Багдагуль схватила веревку, опасливо огляделась и, выбравшись из зарослей, побежала домой.

24

Уж как намаялись женщины в эту весну, и вспоминать страшно! А все ж вспоминают, и каждая про себя мыслит, что лучшей весны еще не было. И не потому так считают, что как-то по-особому ярко светит солнце и земля, будто почка на ветке урюка, набрякла, готовая, кажется, лопнуть от распирающих ее жизненных соков. Есть у женщин другая причина: земля-то нынче не чужая, не байская — своя! А на свою ни рук, ни пота не жалко.

Не жалели. От зари до зари копошились на поле. Привезли удобрения — золу от бурьяна, спаленного на пустыре прошлой осенью, — вспахали, рядки для полива нарезали. Работы по горло — две десятины: одна Туребая, другая — Джумагуль и Санем. Спасибо Айтбаю: добился-таки, чтоб участок им дали...

Отсеялись. Вколотили среди поля высокую жердь, насадили на нее голый козлиный череп — от сглазу, значит, — облегченно вздохнули: теперь и покейфовать бы можно. Но какой там кейф! Каждый день на участок бегают, ходят меж рядков, будто что потеряли, — ждут не дождутся всходов. Видит все это Туребай, понимает женщин, а чем поможет — не работник еще. Совестно. Досада берет. Глядя на жену и Джумагуль, и сам волноваться начинает. Чтоб успокоиться, да и женщин остудить немного, кричит с напускной суровостью:

— Ну, чего вы шастаете туда-сюда?! Придет время — взойдет. Чтоб ни ногой туда больше! Поняли? Не то... — И он демонстрирует сжатый кулак.

Туребай был прав. Когда через несколько дней женщины вышли в поле, перед глазами у них расстилался ровный ярко-зеленый ковер. Джумагуль присела на корточки, ласково коснулась слабого еще, только пробившегося на свет ростка джугары. Она представила себе, в какого исполина он вытянется к осени, какими тяжелыми гроздьями повиснут на нем спелые желтые зерна, и в душе ее шевельнулась знакомая уже материнская нежность.

Но прежде чем вырастет, много забот доставит еще эта джугара аульной бедноте.

На сороковой день после сева дехкане высыпали в поле. На широкой меже, поросшей кустарником, сгрудились седобородые старцы. Идет совет. С