Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От этих тяжких переживаний Турумбет спасался мыслью, что, в общем, не очень-то и хотелось. Однако главное утешение находил он в собственном кармане, где в моменты самых острых терзаний нащупывал рукой браслет и кольцо работы хивинского ювелира. Располагая такими сокровищами, Турумбет мог спокойно рассчитывать теперь на ласки самых надменных красавиц, которые уж наверняка получше этой пучеглазой Багдагуль. Он даже пробовал рисовать в своем воображении их скрытые прелести, гибкий стан, румяные лица. Но вместо луноликих красавиц перед глазами почему-то все время возникала обрюзглая физиономия Дуйсенбая. Осклабившись прогнившими зубами, она со старческим сладострастием выпытывала: «Ну как? Насытился? Ну, не таи, расскажи, как было...»
Турумбет не сомневался, что именно этими словами встретит его Дуйсенбай, и потому вот уж который день никак не решался к нему идти. Что ему скажешь? Что не сумел совладать с женщиной и кровная месть не состоялась? Позором заклеймит, на всю жизнь посмешищем сделает. Но и это бы еще полбеды — браслет и кольцо работы хивинского ювелира отберет ведь, скряга! А расставаться с ними Турумбету ох как не хочется!.. Можно, конечно, соврать — пусть проверит! Но, если подумать, тоже опасно: пустит слух Дуйсенбай, дойдет до ушей Туребая, неприятный разговор получиться может. Нет, самого Туребая он не боится — какая в нем сила, в больном да заморенном! Боится дружков Туребая, много их у него, и Айтбай первый...
Никак не размотает Турумбет этот клубок. И так плохо, и этак нехорошо. Что тут придумаешь?
Нелегкие размышления Турумбета прервал панический крик Гульбике. Она ворвалась в юрту, как ветер, на лице ее ужас:
— Ой-ой-ой, сынок, беги быстрее! Там покровителя твоего убивают!
— Кто? — подскочил Турумбет.
— Айтбай со своими голодранцами!
Турумбет подался к двери, но в последний момент вспомнил, что не знает, куда бежать.
— Где?
— Только сейчас домой понесли. Весь в крови. Ну прямо баран освежеванный!
Мать, конечно, как всегда, переборщила. Когда Турумбет влетел в юрту, Дуйсенбай лежал на кошме, укрытый ватным одеялом. Под глазом, правда, красовался изрядный синяк, голова перевязана, но следов крови на лице нет.
Увидев Турумбета, Дуйсенбай повернулся на бок, закряхтел:
— Ну, садись.
— Да вы... как же это?.. Мать прибежала, кричит, убивают! — не в меру волновался, чуть не рыдал Турумбет.
Дуйсенбай поморщился — не то от боли, не то от прискорбной мысли, что приходится говорить о вещах, которыми почитания у приспешника не завоюешь. Хорошо понимая это, он сознательно скомкал свой рассказ и преподнес всю историю в несколько искаженном виде. Во всяком случае, пока Турумбет слушал, у него не раз возникал вопрос, почему голова перевязана у бая, а не у его поверженных противников.
Когда Дуйсенбай закончил, Турумбет придал своему лицу самый грозный вид и воскликнул воинственно:
— Жаль, меня не было! Я бы их!.. Сволочи!
— Нет, нет, это хорошо, что тебя там не было. Ввязался бы в драку. Лишние подозрения.
— Какие подозрения? — удивленно поднял брови Турумбет.
Дуйсенбай замялся:
— Ах, не хотел тебя волновать — придется... Донесли мне верные люди, будто в нашем ауле ищут следы тех, кто убил джигитов, ехавших на учебу. Помнишь?.. Ну так вот, расследует это дело...
— Кто? — не вытерпел Турумбет.
— Точно не знаю, но слышал... А ты никому не расскажешь?
— Клянусь! Да говорите ж!
— Айтбай.
По спине Турумбета побежал холодный пот. Красные узоры на ковре показались кровавым сгустком. Лицо побледнело и вытянулось.
Дуйсенбай пристально поглядел на него, затем отвернулся и горестно вздохнул.
25
Мысль о городе не оставляла Джумагуль. Каждый вечер, засыпая, она придумывала десятки причин для того, чтобы взять лошадь и поехать в Чимбай. Каждое утро она с огорчением признавала, что ни одна из этих десятков причин не годится. Оставалась последняя — в тугаи за дровами. Однако здесь перед Джумагуль возникали непреодолимые препятствия. Прежде всего, одна в лес не поедешь — страшно. Мало ли с каким зверем в лесу встретишься! Но главное даже не в том. Главное, что рубка леса в эту пору года запрещена, и, если встретишься с лесничим, добра не жди... Уже при одном упоминании о лесничем — «бажбане», которым ее пугали в детстве, Джумагуль трепетала, как лист на ветру. Однажды, много лет назад, она видала «бажбана» — жуткое существо с совершенно заросшим черным лицом. Он приезжал тогда к Кутымбаю, и по тому, как суетился и заискивал перед гостем всемогущий хозяин аула, девочка догадалась, что и сам Кутымбай боится лесного царя.
И все-таки желание попасть в город перебороло даже суеверный страх перед «бажбаном». Как-то вечером, когда обе семьи сидели вокруг очага и озабоченно размышляли над своими хозяйственными нуждами, Джумагуль предложила:
— Ехать за дровами нужно. Другого выхода нет — пропадем.
— Одна, пожалуй, не справишься, — подтвердил Туребай то, в чем Джумагуль и сама не сомневалась. Но в глубине души она робко рассчитывала на помощь Багдагуль. И та не обманула ее ожиданий:
— Одна, конечно, не справится, а если мы вдвоем...
Последнее слово оставалось за мужчиной. Не желая принимать опрометчивых решений, Туребай сказал:
— Подумаем до утра. Утром виднее...
Всю ночь томилась Джумагуль. Уснула только на рассвете. А через час ее разбудила жена Туребая:
— Едем!
Дорогой Багдагуль молчала, пугливо всматривалась в каждый куст. Наконец не выдержала, спросила:
— А что если лесничий? Что тогда?
Чтобы успокоить подругу, Джумагуль сказала:
— Бог сохранит.
Но бог не сохранил.
Когда они уже выезжали из лесу с арбой, полной дров, из-за деревьев появились два всадника. Сердце у Джумагуль похолодело. Она узнала обоих. Это был «бажбан», тот самый лесной царь, которого видала она в страшных детских снах, а с ним не менее страшный для нее усатый Таджим.
Лесничий конем перегородил дорогу, замахнулся плеткой:
— Эй вы, воровки проклятые! Ну-ка, сгружайте дрова! Побыстрей!
Багдагуль залепетала что-то невнятно-жалобное, молитвенно сложила руки. Джумагуль вышла вперед, готовая встретить смерть стоя, с открытыми глазами. Вероятно, в поведении женщин было что-то
