Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

Вместо ответа Джумагуль сорвалась с места, выскользнула за дверь.

— Что это с ней? — оторопела Марфа Семеновна.

— Кобыла... Боится, украдут, — объяснил Нурлыбай.

— Кобыла — это тоже важно. Без кобылы далеко не уедешь.

В широком окне, выходившем на улицу, появилась лошадиная морда. Глянула в комнату, трубно заржала, потерлась о раму.

— Ну, эту, кажется, мы сагитировали, — рассмеялся Нурлыбай. — Готова ехать, куда прикажешь.

Джумагуль протиснулась между столами, зашла за фанерную перегородку, рукавом вытерла пот.

— Так что, поедешь заниматься? — положила ей руку на плечо Марфа Семеновна.

— Не знаю... А дочку куда?

— В ясли определим.

Джумагуль посмотрела на джигита вопросительно:

— Ясли — это что?

Нурлыбай объяснил.

— В общем... не могу я так сразу, — честно призналась Джумагуль. — Подумать хочу, с матерью посоветоваться...

— Совет — дело доброе, только и свою голову без дела оставлять не нужно. А рассказать — рассказывай, всем женщинам в ауле рассказать можешь!

— Ладно, — согласилась Джумагуль и спиной попыталась незаметно вытеснить из окна лошадиную морду. Кобыле, видно, это не понравилось. Сильным взмахом головы она оттолкнула Джумагуль так, что та в одно мгновенье оказалась в объятиях Нурлыбая.

— Ну, зачем же?.. — растерялся парень, не зная, как поступить. А Джумагуль смутилась, покраснела до самых ушей и выбежала из комнаты.

— Давно знакомы? — лукаво усмехнулась Иванова.

— Из одного аула.

— А-а...

Уж как досталось на обратном пути туребаевой кляче, знают только ее запавшие бока. Так осрамить человека! В такое дурацкое положение поставить! Джумагуль чуть не плакала. Теперь уж, конечно, ни на какую учебу она не поедет, на глаза им не покажется больше!.. В таком удрученном настроении, злая и несчастная, проехала Джумагуль до самого Мангита. А когда из-за высокого холма выглянули навстречу огоньки вечернего аула, ее одолел безудержный смех. Все случившееся прошло перед нею опять, но теперь уже в другом, комическом свете. И Джумагуль хохотала — вытирая слезы, хватаясь за живот.

У кибитки ее встречала Санем. Джумагуль соскочила с арбы, озорно обхватила материнские плечи и вдруг увидела, как по сморщенному лицу катятся крупные слезы.

— Мама...

— Беда пришла, дочка, большая беда... Айтбая убили...

— Кто?!

— Не знаю... Топором зарубили...

Джумагуль почувствовала, как тяжелый топор опустился ей на голову. Пошатнулась, ступила назад, конвульсивным движением пальцев ухватилась за спицу арбы.

— Топором Туребая...

Последних слов Санем Джумагуль уже не слыхала.

26

Убийство Айтбая взбудоражило весь аул. Только и разговоров что об Айтбае, его больных стариках, о топоре Туребая, странным образом оказавшемся в руках убийцы. Самого Туребая никто не винил. Только Дуйсенбай временами как-то двусмысленно намекал на то, что топор без хозяина головы не сечет. Из уст в уста кочевал пугливый слух, будто в окрестностях аула, в густых камышах, затаились те самые всадники, что в прошлый раз искали Айтбая. Кто-то их видел, возвращаясь из города, кому-то мерещились ружейные выстрелы. Всеведущие старухи с таинственным видом шептались о том, что Айтбая убили пришлые люди, подосланные ишаном из Джанабазара. Самое простое и ясное объяснение было у муллы Мамбета — аллах покарал за кощунственные речи.

В час похорон Джумагуль сидела в полутемной юрте вместе с дочерью портного. Женщины, они не могли присутствовать при захоронении, дабы взглядом или вздохом своим не осквернить великого таинства переселения души. Уткнувшись лицом в колени Джумагуль, девушка билась в судорожных рыданиях. Джумагуль гладила ее волосы, спину, руки, сидела молчаливая, с сухими глазами, неподвижным, окаменевшим лицом. Чем ей было утешить девушку? Где найти слова, что можно противопоставить безысходному трагизму смерти? Не было таких слов у женщины — ни для Турдыгуль, ни для самой себя.

В сумерки Джумагуль вернулась домой. Свалилась на кошму, прижала к груди Айкыз. Лежала в темноте с широко открытыми глазами.

За что убили Айтбая? Нет, джанабазарский ишан здесь ни при чем! Не ревность вложила топор в руку убийцы. Айтбаю мстили за другое — за землю, отобранную у бая и отданную беднякам, за воду, без которой земля мертва и которую Дуйсенбай присвоил себе как право даровать или отнимать у людей жизнь. Айтбаю мстили за те слова о революции и новой власти, которыми он всколыхнул людские души!..

Всю ночь не давали уснуть Джумагуль тяжелые мысли, тоскливые воспоминания. Что-то оборвалось, ушло из ее жизни. Оставались пустота и горечь. Она подумала о Турдыгуль, которой уже не дождаться обещанной среды, не вырваться из цепких лап джанабазарского ишана, и, неизвестно почему, почувствовала вдруг, что со смертью Айтбая вся ответственность за судьбу этой девушки легла на нее. Джумагуль не пыталась разобраться, откуда это сознание и чем оно вызвано. Но с каждый часом все больше ощущала себя обязанной Турдыгуль...

«Да что это я? — печально усмехнулась своей странной фантазии Джумагуль. — Дай бог со своими бедами справиться, не то что других спасать...»

И все же утром она встала с твердой решимостью действовать.

...Во дворе хрипло заржала кобыла. Джумагуль вышла, увидала Туребая, закладывавшего арбу.

— В город поеду, к судье. Пусть разберется.

— Про топор расскажи. Все, как было, — подсказала Джумагуль.

— Рассказать-то расскажу. Поверят ли?

Джумагуль с трудом дождалась часа, когда женщины обычно идут за водой. Перекинула через плечо веревку, привязанную к горлянке, привычной тропой направилась к каналу.

На берегу никого еще не было. Джумагуль поставила горлянку и, взойдя на возвышенность, посмотрела в сторону селения. Она не ошиблась: одна за другой из юрт и домов, лачуг и саклей выходили женщины с горлянками. Вон появилась Бибигуль, вон соседка Айтбая, а за ней кто-то еще — издали не разглядеть. Вытянувшись цепочкой, женщины приближались к каналу. Последней, тяжело переставляя ноги, шла Турдыгуль. Болыше месяца Танирберген не выпускал свою дочь из дому. Сегодня выпустил — Айтбая нет, значит, и бояться больше нечего.

Джумагуль спустилась к воде и, принимая из рук подошедших горлянки, быстро наполняла их и подавала наверх, успевая при этом перекинуться с соседками одной-двумя фразами.

Женщины не расходились: трагическое событие вчерашнего дня еще было у всех на уме и давало богатую пищу для разговоров, предположений,