Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что такое Окрисполком и где он находится, Джумагуль не представляла, а спрашивать у прохожих стеснялась. Решила поехать на площадь, где в прошлый раз слушала митинг, а там уже будет видно.
Впрочем, ее решение ехать на площадь было вызвано не только желанием поскорее разыскать Иванову. По наивности своей Джумагуль полагала, что митинг устраивают там каждый базарный день, а увидеть вновь бушующее людское море, услышать слова о женском достоинстве и равноправии ей очень хотелось.
Площадь была пуста и безмолвна. На этот раз она не показалась Джумагуль такой уж большой. Приземистые одноэтажные дома сжимали ее со всех сторон. Подслеповатые окна смотрели уныло и тускло. Из подворотни с целым выводком желтых цыплят вынырнула крикливая квочка. Какая-то женщина, накинув на голову плюшевый жакет, торопко шла по площади, пугливо прижимаясь к заборам и стенам домов.
В первую минуту Джумагуль подумала даже, что ошиблась, не туда заехала. Но нет, те же крыши, то же деревянное крыльцо, у которого в прошлый раз она застряла с арбой. Чувство было такое, будто ее обманули, растравили красивыми обещаниями, а пришла — ничего. Разочарованная и огорченная, она тронула лошадь, и арба, разворачиваясь, жалобно заскрипела.
На ступеньках крыльца появился джигит. В белой рубашке, перепоясанный белым шелковым шнуром с бахромой на концах, курносый, узколицый — где-то Джумагуль уже видела его. Джигит тоже приметил женщину, глядел на нее, напрягая память. И вдруг воскликнул, обрадованный и удивленный:
— Джумагуль?.. Это ты?.. Спускайся на землю!.. Я Нурлыбай. Помнишь? Ну, внук Анар-аналык...
Только теперь Джумагуль узнала вихрастого сонливого парня. Но как он переменился! Совсем большой. Взрослый. А как одет!..
— Откуда ты такой?
— Из Турткуля приехал. Там теперь живу.
— В Турткуле... Что ж ты там делаешь?
— Работаю. Переводчик я. У Ивановой. Слыхала про такую?
Джумагуль всплеснула руками.
— Послушай, да тебя сам бог послал! Мне нужно поговорить с твоей Ивановой.
— Это можно... Ну, а ты как живешь?
— Потом, потом. Ты отведи меня к этой женщине.
— Пойдем, — Нурлыбай распахнул перед нею дверь, пропустил в темный узкий коридор. По обе стороны коридора тянулись двери, из-за которых доносились голоса — то громкие и сердитые, то тихие, просительные.
Джумагуль растерялась.
— Чего ж ты застряла? Идем! — потянул ее за рукав Нурлыбай.
За фанерной перегородкой, отделявшей угол большой комнаты, Ивановой не оказалось.
— Вышла. Скоро придет, — объяснил мужчина в стеганой фуфайке, к которому обратился Нурлыбай.
Поворачивая голову во все стороны, Джумагуль разглядывала странную обстановку этой комнаты. Столы и стулья загромоздили ее настолько, что посетители могли передвигаться между ними лишь гуськом, а разминуться здесь так было просто невозможно — как двум арбам на узких улочках Чимбая... Джумагуль улыбнулась этому мелькнувшему в уме сравнению и тут же всполошилась: арба! Ее арба! А вдруг угонят?.. Ни слова не сказав, она вскочила, бросилась к двери и скрылась раньше, чем Нурлыбай успел открыть рот. Через минуту вернулась успокоенная:
— Привязала.
— Что? — никак еще не мог сообразить Нурлыбай.
— Кобыла ж у меня там. Украсть могут.
— А-а... Ну, рассказывай, что у тебя.
Но рассказывать Джумагуль не хотелось, да и о чем говорить? О счастливом замужестве, о побоях и издевательствах, о том, как ногтями царапала лед, чтобы спастись от этого счастья? Нет, пускай уж лучше говорит Нурлыбай. Она забросала его десятком вопросов, и Нурлыбай отвечал.
Бабка его, Анар-аналык, умерла в тот же год, когда Джумагуль уехала из аула. Несколько месяцев сирота скитался по чужим юртам, потом пристал к отряду красноармейцев, преследовавших басмачей. Много дорог прошел он с отрядом по зыбучим пескам и топким плавням, через высокие горы и вымершие кишлаки. Когда подходили к Турткулю, Нурлыбай заболел. Оставили его под присмотром русской женщины, Ивановой. С тех пор он и живет у нее, помогает в работе, переводчиком при ней состоит.
Много еще новостей услыхала Джумагуль от своего земляка — о старых знакомых, о бывших подругах, об ауле, где прошло ее детство.
Женщина в черной кожанке, перехваченной в талии поясом, в черном платье до колен, красной косынке, из-под которой выбивались коротко остриженные каштановые волосы, появилась за перегородкой внезапно — будто ветер ворвался. Резкие, решительные движения, быстрый взгляд, твердая походка — все это было для Джумагуль в диковинку: не приходилось еще видать таких женщин.
— Марфа Семеновна, это к вам, — сказал Нурлыбай, и Джумагуль догадалась, что перед ней Иванова.
— Здравствуй! — крепко, по-мужски стиснула руку Джумагуль Марфа Семеновна. — Что у тебя? Выкладывай!
Оробевшая Джумагуль не знала, с чего начать.
— Она из аула приехала, — пришел ей на помощь джигит.
— Айтбай послал меня к вам.
— Айтбай? Из какого аула? — Голос у Ивановой был звонкий, отрывистый, и чем громче говорила она, тем тише становилась речь Джумагуль.
— Из Мангита... на Кегейлинском канале.
— А-а, — вспомнила Иванова. — Поджарый такой, да?.. Ну, говори!
— Велел передать, ждут вас в ауле...
Видимо, познания Ивановой в каракалпакском языке были исчерпаны. Она повернулась к Нурлыбаю, спросила:
— Что она говорит?
— Айтбай велел передать, что в ауле вас ждут, — перевел Нурлыбай.
— Хорошо. Скоро приедем. Пусть поработает пока сам.
Нурлыбай перевел слова Ивановой на каракалпакский язык. Джумагуль согласно кивнула, хотя ровным счетом ничего не поняла.
— Есть у нее что-то еще? — снова спросила Марфа Семеновна.
Джумагуль выслушала перевод, произнесла едва слышно:
— В среду ночью, сказал, Турдыгуль привезут. Чтоб встретили.
Иванова поняла без переводчика:
— Пусть не волнуется — встретим... Ну, а ты на учебу не хочешь?
Нурлыбай перевел, но Джумагуль уже будто не слышала: глаза забегали, губы беззвучно зашевелились, прут, которым она подгоняла кобылу, нервно запрыгал в руках.
— Партия поставила перед нами задачу в ближайшие несколько лет полностью ликвидировать неграмотность среди трудового народа, — говорила Иванова словно с трибуны. — Это нужно прежде всего тебе самой! Потому что ты теперь хозяин страны, а чтобы
