Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

Только подъехав поближе и внимательно приглядевшись, Таджим узнал Джумагуль. Узнал и тотчас отвернулся.

— Оставь ты их, — произнес он с брезгливой гримасой. — Есть дела поважней.

Женщины расслышали эти слова, и надежда солнечным зайчиком запрыгала в их обомлевших сердцах.

— О почтенные братья, сжальтесь над нами! У меня больной муж, — причитала Багдагуль.

— Будьте милостивы, не задерживайте нас. Аллах наградит вас за сострадание к кормящей матери! — вторила ей Джумагуль.

— Простите для первого раза!

— Ну что, простим, коль обещают не ездить больше в лес? — обратился «бажбан» к усатому. — Или взять с них залог: по уху у каждой? А? Как думаешь, Таджим?

— Давай хоть оба, но побыстрей.

Женщины испуганно схватились за уши, и это снова развеселило лесничего:

— Ладно. Поносите пока. А поймаю еще раз — отрежу.

— Топор отбери у них, — посоветовал Таджим, и лесничий властно потребовал:

— Давайте!

Багдагуль безропотно подчинилась.

Когда, возвратившись домой, они во всех подробностях рассказали о своих злоключениях Туребаю, тот снисходительно усмехнулся:

— Выходит, за один топор два уха выменяли? Добрый торг! — сказал и вернулся в кибитку, где сидел Айтбай. Они о чем-то долго разговаривали, плотно прикрыв дверь. Подавая чай, Багдагуль расслышала только несколько слов: «...во всех аулах... Новая власть... через комбеды... объединиться... мы сами... За нас никто...»

Уже под вечер Айтбай вышел на улицу. Подождал, пока провожавший его Туребай вернется в кибитку, тихо постучался в дверь лачуги:

— Джумагуль!..

Уставшая от дневных трудов и волнений, Джумагуль отдыхала. Поднялась, накинула на голову платок, вышла на улицу.

— Прости, побеспокоил. Спала?

— Нет. Так лежала.

— Хотел попросить тебя...

Джумагуль догадывалась, о чем будет просить Айтбай. В последнее время, сама того не желая, она стала посредником между влюбленными. Она знала теперь все их тайны и деревенеющим языком передавала от одного другому нежные признания и обнадеживающие приветы. Благо, ей не приходилось подыскивать каких-то предлогов для того, чтобы встретиться и поговорить с Турдыгуль: платье, которое вот уже несколько недель никак не сошьет Танирберген, — лучший предлог для посещений дома портного.

«Хотел попросить тебя...» Вначале эти слова больно задевали Джумагуль: зачем он говорит это ей? Почему ее выбрал поверенной своих сердечных тайн? Неужели перед ней уже можно без тени смущения открываться в таком, что стыдливо скрывают? Разве она не женщина?!..

Это было вначале. Потом Джумагуль свыклась, и чувствуя, что отказать Айтбаю не может, не в силах, покорно выслушивала признания, адресованные другой, и выполняла поручения, втайне коробившие женское самолюбие.

— Хотел попросить тебя...

— О чем?

— Ты передай ей, пожалуйста, — в среду. Как стемнеет, пусть выйдет к каналу... с вещами.

— Ладно.

Она взглянула на Айтбая и женским чутьем угадала, какою он томится неутолимой жаждой говорить о Турдыгуль, спрашивать о ней, наконец, просто слышать и произносить ее имя, — смешная слабость всех влюбленных. Сейчас Джумагуль достаточно хоть как-то, хоть самым смутным намеком проявить готовность к такому разговору, и Айтбая уже не унять. Но ей не нужна эта исповедь. Всем существом Джумагуль противилась ей.

— Ладно, я передам, — произнесла она холодно, тоном, не располагающим собеседника к откровенности, и повернулась, чтобы уйти.

— Подожди! — остановил ее Айтбай. — Какая-то ты сегодня...

— Устала.

— Туребай сказал, в город собираешься завтра...

— Собираюсь...

— Дело есть у меня там одно. Не поможешь?

— Какое?

Айтбай заговорил тише:

— Нужно женщину там одну найти — Иванова фамилия. Запомнишь?.. Спросишь Окрисполком, все покажут. Она в Окрисполкоме должна быть, из Турткуля приехала женщина вербовать на учебу.

— Иванова... Окрисполком... — повторила Джумагуль, чтобы тверже запомнить. — Так.

— Скажешь, ждут, мол, ее в Мангите. Здесь тоже найдутся. Ясно?

— Все передам, не волнуйся, — живо откликнулась Джумагуль.

— И вот что еще, — снова замялся Айтбай. — Девушка, о которой ей говорил, в среду ночью приедет. Пусть встретит получше... А я, передашь, не смогу — родителей не с кем оставить.

— Турдыгуль?

Айтбай кивнул.

— Она? На учебу?.. А ты?

— Я останусь в ауле.

— Разлучаетесь, значит? А я думала... Надолго?

— Не знаю, — грустно промолвил Айтбай. — Наверно.

Что-то растаяло в груди Джумагуль. Была ли это жалость к влюбленным, которые, не встретившись еще, уже расстаются, или вспыхнувшая вдруг далекая, неясная надежда — этого Джумагуль не знала и сама. Но ей внезапно захотелось сделать для Айтбая что-то доброе, ободрить, поддержать.

— Я сделаю все, как ты говоришь. Найду Иванову... Может, тебе что еще?

— Сходи к Турдыгуль.

— Хорошо, хорошо, — торопливо соглашалась женщина. — Ты хочешь сегодня?

— А сможешь?

— Отчего же? Конечно. Сейчас.

Беседа с портным была очень короткой:

— Платье? Приходи-ка во вторник. Будет готово... А? Я ж говорю — во вторник! — Видом же своим Танирберген говорил другое: «Ох, и надоела ты мне со своим платьем! Ходит, спрашивает. Будто всей работы только платье ее и есть!..»

Конечно, деньги за платье были давно получены, а портной в таких случаях ну никак уже не мог испытывать к заказчику ни малейшего уважения.

— Во вторник я уже приходила.

— Значит, в субботу!

— И в субботу была.

— Ну, не придумаю же я для тебя специального восьмого дня недели!

Турдыгуль уже стояла за порогом отцовской юрты.

— Ты говорила с ним? Что он сказал? — забыв о всякой осторожности, спросила она, как только увидела Джумагуль.

Женщина отвела ее в сторону:

— В среду, как только стемнеет.

— Где?

— К каналу пойдешь.

— В среду... А сегодня что?

Джумагуль добралась до Чимбая в полдень. На этот раз пришлось постоять на базаре, прежде чем нашелся охотник на ее дрова. Покупатель оказался ворчливым, придирчивым и долго заставлял Джумагуль складывать и перетаскивать дрова с места на место. Наконец, дважды пересчитав полученные деньги, Джумагуль