Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

чтоб он сдох! Ты не обижайся, пожалуйста... Позавчера о чем-то с моим ишаком шептались. Хотела подслушать — прогнали. Чего говорить, одно слово — изверги!.. А я все же подслушала. Не все — так, урывками. Какой-то секрет у них есть. Про тебя говорили, про Туребая, про Багдагуль тоже... И еще кольцо такое красивое дал мой шакал твоему мужу.

— Что говорили? Какое кольцо? — заинтересовалась Джумагуль.

— Не расслышала... Ну, побегу, а то опять попортит мне платье. Не скучай! — И Бибигуль убежала.

Вот так всегда: наговорит, наговорит и скроется. Какой секрет? О чем шептались? Что им до Багдагуль? Ничего не поймешь у этой болтуньи!

Упоминание о Турумбете не встревожило Джумагуль. Будто о чужом идет речь. Вспомнились только его тяжелые кулаки и налитые гневом выпученные глаза. Бибигуль повезло — ее хоть не бьют. А впрочем, какое же это везение, что за жизнь! Постылый старик, неспособный любить, но готовый удушить свою жертву ревностью. Паук, живущий кровью девичьего сердца. Противно...

Тяжкая мысль опять перекинулась на дочь Танирбергена, вернула Джумагуль к недавнему разговору... Несчастная девочка, неужели и ее ждет эта страшная участь? Нужно помочь. Нужно что-то придумать. Пойти рассказать Айтбаю...

И снова Джумагуль ощутила, как все внутри нее противится, восстает против этой мысли. Почему?.. Услужливая память подсказала: не может женщина явиться в дом к холостяку, обычай не велит. Увидит кто — не избежать потом насмешливых взглядов и грязных словечек. Выходит, нужно ждать случайной встречи...

Что ж, Джумагуль будет ждать терпеливо... На сердце стало поспокойней. Однако ненадолго. Какой-то голос продолжал пытать: ты — терпеливо, а Турдыгуль? Быть может, эта встреча случится слишком поздно, и тогда...

Джумагуль поднялась. Полноводный канал плескался под кручей, тихо шевелил прибрежный камыш. Женщина размахнулась, швырнула в воду крупный голыш. Когда быстрое течение смыло зыбкие круги, повернулась, твердой походкой направилась в аул.

Юрта Айтбая стояла на восточной стороне селения, там, где сгрудились жилища бедняков. Истлевшие циновки, камышовые стены, покосившиеся крыши — все это было хорошо знакомо Джумагуль. Айтбая она увидала еще издали: закатав рукава, молол зерно в ручной мельнице. Подошла, остановилась сзади, не зная, что сказать.

Будто ощутив на себе взгляд Джумагуль, Айтбай повернулся.

— Туребай?.. Что случилось? — спросил он взволнованно.

— Ему уже лучше. Я... я просто так.

— Тогда пойдем в дом.

— Давай помогу, — потянулась Джумагуль к ручке мельницы.

— Сам справлюсь. Видишь, как наловчился!

Гул мельницы на какое-то время избавил Джумагуль от необходимости что-то говорить. Она смотрела на Айтбая и не могла понять, почему ей так легко и просто с этим человеком.

— Это хорошо, что ты побывала на митинге, — говорил Айтбай, засыпая в мельницу новую порцию зерна. — Тебе нужно учиться, тогда многое поймешь... Вот странное дело — все хотят счастья, а спросишь, какое оно, — не знают... Выходит, нужно сначала объяснить человеку, чего он должен желать, а потом уже научить, как добиться того, что желает. Вот и будут тебя учить этому... если захочешь, конечно...

Никогда бы, кажется, не устала она слушать Айтбая. Но, видно, не для нее эти речи... Сейчас Джумагуль сама всему положит конец.

— Я пришла к тебе... дело есть у меня, — начинает она тихим, нетвердым голосом. — Турдыгуль, дочь портного... Замуж ее выдают, за ишана.

Джумагуль замечает, как изменяется, бледнеет лицо Айтбая.

— Когда?

Теперь ей все ясно. Что ж, даже к лучшему — значит, можно будет спасти Турдыгуль...

— Когда? — в нетерпении переспрашивает Айтбай.

— А?.. Не знаю... Скоро... Она сказала, если захочешь... она согласна убежать с тобой.

В порыве благодарности Айтбай сжимает руки Джумагуль. Она вырывает их с силой, уходит, до боли закусив губу.

— Постой! Куда ж ты?

Джумагуль не отвечает.

23

Здоровье Туребая пошло на поправку. Днем он выходит уже из юрты погреться на ласковом солнце.

Сквозь землистую серость на лице проступает румянец. Туребаю не терпится: скорее бы в поле, самое время сажать джугару. Но Багдагуль не пускает — пусть отлежится, окрепнет, сил наберется, а с работой они с Джумагуль и сами как-нибудь справятся. Делать нечего — Туребай покоряется и днем, когда женщины в поле, нянчит младенца. Стыдно, конечно, — не для мужчины занятие, а все ж хоть какая-то польза.

Вечерами все сидят у очага. Разговоров сейчас всяких разных полон рот. Кто-то слыхал, на соседний аул басмачи налетели. Другой принес весть про войну в Бухаре. Третий судачит, будто собственными глазами видел в Чимбае анжиралов русских — воду, мол, собираются в пустыню вести. Чудные, словом, пришли времена — у каждого в ушах своя быль и небыль, у каждого на уме свое понятие. Дуйсенбай грозится — ненадолго потеха! Айтбая послушать, по-другому выходит: без курдюка и баран что шакал, без думы и голова что курдюк.

Среди всех этих толков Джумагуль словно завороженная ходит. Только об одном день и ночь мечтает — как бы в город еще раз поехать. Про что ни зайдет разговор, о митинге вспомнит, кого ни встретит, о рыжем поведает. Санем втихомолку вздыхает: не сбилась бы дочка с пути. А где он, праведный путь, и сама не знает.

Но разговорами сыт не будешь, и, пока Туребай болеет, все заботы о еде и хозяйстве на женских плечах. Джумагуль промышляет поденкой — помогает соседкам у кого какая нужда, Багдагуль то меной займется — завалящую тюбетейку за кисайку риса отдаст, то побежит за околицу сухую траву для очага собирать.

Вот и сегодня, прихватив веревку и серп, Багдагуль направилась к каналу, где еще прошлый раз приметила густые заросли колючки. Идти туда довольно долго, но зато за какой-нибудь час соберешь здесь такую охапку — только донеси!

Багдагуль огляделась — ни души, выбрала место, где кусты побольше, и принялась за работу. Обвязав веревкой верхушку куста и затянув как следует петлю, она серпом подрезала стебли у самого корня. Затем переходила к другому кусту и все повторяла сначала.

Весеннее солнце пригревало спину. Только плеск волны в полноводном канале да курлыканье неведомой птицы нарушали тишину этого ясного, спокойного дня.

И вдруг Багдагуль почудился шорох. Будто треснула ветка под тяжелой ногой. Вздрогнула. Разогнула спину. Никого.

Вскоре