Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

Разрешив эту непростую проблему, Джумагуль взяла ситец и, завязав в узелок несколько серебряных монет — все, что заработала Санем, присматривая за детьми Нурутдина, направилась к портному.

Танирбергена она никогда не видела, но наслышалась вдоволь: мол, и жадный, и вредный, и лгун несусветный, и изверг безбожный.

Встретил он Джумагуль неприветливо — точно милостыню пришла просить. Поглядел сквозь очки, дернул себя за козлиную бороду, отвернулся. Однако, заметил материю в руках Джумагуль, оживился, спросил ломким, как у мальчишки, голосом:

— И деньги принесла?

Джумагуль выложила узелок, скромно опустила глаза. Сухими дрожащими пальцами Танирберген развязал узелок, пересчитал монеты, криво улыбнулся:

— Для дорогой родственницы чего не сделаешь! Платье тебе?

— Платье.

Танирберген расстелил материю на кошме, стал на колени и, что-то прикинув в уме, начал кроить. По расчетам Санем из ситца должно было выйти платье Джумагуль и рубашонка внучке. У портного расчет был другой: едва хватало на платье. Спорить с Танирбергеном Джумагуль, понятно, не стала, но честность посаженого отца вызывала у нее отныне сомнения.

Во дворе Джумагуль увидала дочь Танирбергена. Бледная, с красными припухшими глазами Турдыгуль что-то толкла в ступе.

— Сестра! — обрадовалась она Джумагуль и бросилась обнимать. — Как хорошо, что ты пришла! Пойдем. Посидим немного. Чаю попьем...

Отказываться было неловко — уж очень искренне приглашала хозяйка, и Джумагуль вошла в небольшую юрту, полутемную и прокопченную, совсем не похожую на ту, где царствовал Танирберген.

Какое-то время обе чувствовали себя натянуто — давно не встречались. Повинуясь обычаю, хозяйка расспрашивала о родне и знакомых, хотя, нетрудно было догадаться, на уме у нее совсем другое. Откуда ж иначе эта бледность и заплаканные глаза, этот удрученный вид? Джумагуль понимала: девушка настойчиво звала ее в юрту как раз для того, чтобы поделиться своими печалями, а сейчас не решалась, не могла вот так сразу настежь раскрыться душой. Мешала девичья стыдливость, какая-то внутренняя скованность. Высокой плотиной заперла она в груди Турдыгуль все тяжелые смятенные чувства, но собственный опыт подсказывал Джумагуль — коснись сострадательным словом, и плотину прорвет бурный поток откровенности.

— Переменилась ты сильно. Что с тобой, милая? — ласково спросила Джумагуль.

Девушка отвернулась.

— Болеешь?

Турдыгуль отрицательно покачала головой. На глазах появились слезы.

— Отец... жениха нашел. Ишан из Джанабазара... Сто лет этому жениху!

Все повторялось сначала. Сколько раз приходилось Джумагуль слышать эти стенания! Она наперед уже знала, как будет биться и искать какого-то выхода девушка, как, презрев ее слезы и наплевав на высокие чувства, бросят невесту в мертвецкие объятия старца...

— Я не хочу! Не хочу!.. — вырвался из сердца отчаянный крик. — Я... Я не дамся! Пусть попробуют только!.. Что мне делать? Помогите, сестра!..

Чем могла ей помочь Джумагуль? Словами сочувствия? Пустым утешением? Неосуществимым советом?

Приступ бессильной ярости разрешился жалостным плачем:

— За что они так?.. Говорили, дочка, родная... а потом... Я не выдержу этого...

Размазав слезы по всему лицу, Турдыгуль горячо зашептала:

— Я ведь вам говорила: Айтбай... его я люблю.

Да, да, Джумагуль уже когда-то слышала от девушки эти признания. Тогда они совсем не задели ее...

— Ты его любишь... А он? Он тебя тоже? — впилась Джумагуль в лицо собеседницы.

— Не знаю... Разве спросишь? Нельзя... — Турдыгуль выглянула за дверь, заговорщически приблизилась к Джумагуль. — Хочу передать ему: если любит, пусть украдет. Я убегу с ним хоть куда... — И надежда на счастливое избавление засветилась в девичьих глазах. Ненадолго. Рассудительные слова Джумагуль разрушили спасительный замысел:

— Куда ж ему убегать? Родители у него больные. Без Айтбая и дня не протянут. Сама говорила.

— Верно, — снова поникла Турдыгуль. — Что же мне делать?

— На Айтбая надеяться нечего, — сухо, сдержанно сказала Джумагуль и удивилась: откуда в ней эта черствость? Ответа не нашла; но устыдилась, почувствовала себя в чем-то виноватой перед этой беспомощной девушкой. Хотя, собственно, в чем она виновата? В том, что ничем не может помочь? Так она и сама не меньше Турдыгуль нуждается в помощи! В том, что жестокий обычай обрекает девушку на пожизненное горе? Так не Джумагуль ведь устанавливала этот обычай!.. И все-таки чувство вины не исчезло. Чтобы чем-то искупить эту неосознанную провинность, Джумагуль заговорила мягко, преднамеренно ласково:

— Ничего. Ты не плачь. Еще все устроится к лучшему. Вот недавно была я в Чимбае... на митинге. Знаешь, о чем говорили? Будто новая власть женщину приравняет к мужчинам. Отменят калым. Тогда — понимаешь? — никто тебя не продаст!..

Эти слова Джумагуль говорила уже не впервые — всем соседкам и знакомым прожужжала уши о том, что видала и слышала в городе. Но тогда эти слова звучали в ее устах искренне, убедительно. Сейчас — Джумагуль чувствовала это сама — казались неуместными и пустыми.

Тяжелый осадок оставил у Джумагуль этот задушевный разговор.

Уже у самого дома она остановилась, поглядела вокруг мерклым тоскливым взглядом и, ссутулившись, побрела к каналу. На берегу, раздвинув кусты, села, долго в задумчивости смотрела на воду.

— Эй, Джумагуль! — окликнул ее знакомый голос. — Ты чего здесь сидишь? Канал сторожить нанялась?

Бибигуль стояла внизу, в том месте, где набирают воду. Подняв горлянку на плечо, она, как кошка, вскарабкалась по круче, бросилась на землю рядом с Джумагуль.

— Ну, как живешь? — Не выслушав ответа, затараторила беспечно : — Завидую тебе! Свобода! Послушай — только честно, — хорошо без мужа?

Джумагуль неопределенно пожала плечами.

— Эх, мой бы дедушка выгнал меня! Да где там — скорее подавится... моими костями... Чего ты скучная такая?

— Невесело чего-то.

— Брось!.. Теперь живешь у Туребая? Как он там? Слыхала, болеет?

— Да, — односложно отвечала Джумагуль, не выказывая расположения к длинной беседе. Но темпераментная, словоохотливая Бибигуль не имела привычки подлаживаться под настроение собеседника. Она требовала этого от других и удивлялась, когда не встречала сочувствия.

— А у меня-то, веришь, какое счастье: каждый день твоего ненаглядного вижу! — продолжала Бибигуль и тормошила подругу за локоть. — С утра до вечера в нашем дворе пасется. Надоел,