Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечером, когда все были в сборе, Джумагуль рассказала о своем походе в город, о встрече с Нурутдином и его женой, о твердом решении ехать учиться. В кибитке наступила мертвая тишина, какая бывает перед долгой и скорбной разлукой. Будто уходила от них Джумагуль на ратное поле, и — кто знает — встретятся ли они еще... Только Туребай сохранял на лице спокойное, даже веселое выражение:
— Ну, поплачьте, поплачьте уж, ладно. У вас ведь без слез ничто не обходится — ни сев, ни покос, ни зной, ни мороз... Ничего, Джумагуль, большим человеком вернешься в аул — ученой, как целый табун мулл и ишанов. Правильно делаешь! Сам хотел подсказать, да побоялся, вдруг обидишься — втемяшится в голову, будто решил Туребай отделаться от своих соседей. Потому и молчал. Езжай, не волнуйся: и о матери, и о дочке твоей позаботимся.
Что оставалось после этого сказать Санем? Если уж сам Туребай считает, что так будет лучше, стало быть, и сомневаться тут не в чем.
— Я, доченька, на все ведь согласна. Не пропадем. Только б ты была счастлива.
До среды оставалось пять дней. Пять дней на то, чтобы собраться — хотя для этого и часа довольно, обдумать все в последний раз — хотя чего тут еще думать! — и, главное, найти попутчицу. На ком остановить свой выбор? Кому довериться?
Утром на берегу Кегейли Джумагуль ждала подругу. Приходили, зачерпывали воду и, обменявшись новостями, возвращались в аул женщины с тяжелыми горлянками на плече. Что-то язвительное бросила в сторону своей бывшей невестки Гульбике. О чем-то пошептались за ее спиной соседки. Бибигуль опаздывала.
Уже скрылись из виду последние водоноши, когда Джумагуль разглядела на тропе знакомую фигуру в ярком цветастом платье. Бибигуль шла легко, будто плыла, свободная рука, кокетливо оттопыренная, взлетала и опускалась при каждом шаге.
На этот раз Джумагуль решила действовать иначе: она не будет убеждать и доказывать, она лишь сообщит подруге о своем намерении, а та пусть думает сама. Так будет лучше. Не то случится что не так, и Бибигуль однажды вгорячах назовет ее виновницей всех своих бед, разлучницей, из зависти порушившей счастливую семейную жизнь: память — вещь обманчивая, способная даже горести прошлого окрасить цветом благодати.
— Здравствуй, подружка! — еще издали крикнула Бибигуль. — Смотрю, стоишь, как пастух без стада.
— Тебя жду. Не торопишься?
— Большое хозяйство — много забот. Поспать опять же охота, — весело рассмеялась жена Дуйсенбая. — А у тебя какие заботы?
— Попрощаться с тобой пришла. Уезжаю, — спокойно сказала Джумагуль.
— Уезжаешь?.. Куда?
— На учебу решила. В Турткуль.
— Да ты в своем уме?! — испуганно замахала руками Бибигуль. — Убьют ведь!.. А потом, знаешь, чему там учат? В бога не верить! Мужа не уважать! Богатых людей грабить!
— Ну, мне терять нечего: мужа все равно нет, бога не ограбишь, а баев уважать вроде бы и не за что, — преднамеренно запутала свой ответ Джумагуль. — Хуже не будет, а там, если правда, что люди толкуют, может, и на самом деле другую жизнь увижу. Научусь понимать, куда реки текут, отчего солнце светит, зачем человек на свете живет... Там, говорят, все по-другому: по совести, по справедливости.
— А кем станешь, когда выучишься?
— Не знаю. Может, землю мерять буду, как те анжиралы, а может, научат на митингах разные правдивые слова говорить. Вот был бы у меня голос, как у тебя, певицей стала, перед людьми хорошие песни пела бы. Про любовь, про свободу...
Последние слова что-то задели в певунье. Она промолчала, задумалась, тихо спустилась к воде. Наполнив горлянки, женщины поднялись на прибрежную кручу, не спеша двинулись к аулу.
— Тошно мне, подружка, со своим стариком. Уйти б, да страх за руки держит — вдруг пропаду... — призналась Бибигуль уже на полпути и, помедлив, спросила: — А разве может женщина вот так перед всеми людьми запеть? Прогонят ведь, камнями закидают. А?
— Я раньше тоже так думала. А побывала в городе... Видала б ты, как эта женщина, Иванова, с людьми говорит! Не закидают! Там все иначе...
Дальше им было идти в разные стороны.
— Ну, прощай, — свободной рукой обняла Джумагуль подругу. — Может, встретимся еще...
— Постой... А я? Как же я?.. Возьми и меня. Поеду — будь что будет!..
Вот так всегда у этой Бибигуль. Нет чтобы взвесить, спокойно рассудить — рубит сплеча. Такой уж характер.
В первый момент Джумагуль обрадовалась: значит, будет все, как задумала, — вместе с подругой поедет! Потом охладила свои восторги: нет, так нельзя, уж как-то очень опрометчиво все получается.
— Иди домой, — сказала Джумагуль мягко, увещевательно. — Переспи одну ночку с этой мыслью, завтра скажешь. Ладно?
— Нет! — уже загорелась нетерпеливым желанием Бибигуль. — Едем! Я только кое-что прихвачу... Коня брать?
— Сумасшедшая! Нужно пешком, осторожно, чтоб никто ни ухом, ни глазом. Поняла?
— Этому уже научилась, — как-то двусмысленно улыбнулась жена Дуйсенбая. — Сегодня?
— Да нет же, завтра мне скажешь.
— Вот так, значит, ты ко мне?! Я всей душой, а ты... Эх, подруга! — не на шутку обиделась Бибигуль и, смерив собеседницу презрительным взглядом, повернулась, решительно зашагала к байскому дому.
Джумагуль не стала ее удерживать — пускай остынет, обдумает все на спокойную голову. Но сама потеряла покой: что скажет ей завтра Бибигуль, как решит и захочет ли вообще встретиться после сегодняшнего раздора?.. Да, странный человек, взбалмошная какая-то. Тут, можно сказать, вся судьба перед нею лежит, а она по пустякам обижается, из-за мелочи какой-то может самым важным пожертвовать. Глупо... А впрочем, если подумать, как часто именно сущий пустяк, не стоящая внимания мелочь поворачивают всю жизнь человека. И пусть он потом говорит и доказывает, будто сложилось все так по его разумению и обдуманной воле. Пусть утешается...
Вечером, убаюкивая Айкыз, Джумагуль уже корила себя: и зачем не ухватилась за слово подруги, остудила ее пыл, обидела недоверием? Но могла
