Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приятно идти по весенней берёзовой роще вместе с молодой симпатичной женщиной! Даже если она задаёт тебе вопросы вроде следующих:
«Почему же всё-таки люди уходят в монастырь, Андрей Михайлович? И почему они из него выходят?»
«Чтобы жить реальной жизнью», — ответил я тогда.
«А разве педагогика — реальная жизнь? — продолжала допытываться моя аспирантка. — Не думайте, я не просто так спрашиваю! — сразу пояснила она. — То, что сказал Антон, конечно, несправедливо… но почему «конечно»? Если бы это было совсем несправедливо, лживо на сто процентов, я бы не была так сильно задета вчера, мне не было бы так больно! Вот и скажите: это — полностью неправда?»
«Как поглядеть…» — отозвался я дипломатично.
«А как глядите вы? Позвольте, я ещё скажу! Что творится в нашем мире? Когда учительство стало почти стыдной профессией? Верней, не стыдной, а так — несерьёзной? Где наша русская Джин Броуди[56], которая бы гордо сказала: «I am a teacher, first, last, always!»[57]? Так и хочется эту фразу написать на своём щите — но остался ли щит? Вы заметили, что никто по-настоящему не хвастается тем, что он — учитель, «обычный» учитель? Всегда прибавляют какое-то «но»! «Да, я работаю в школе, но просто набираюсь опыта». «Да, я устроилась в эту гимназию, ведь мне всё равно осталось два года для пенсии!» «Да, я преподаю сейчас в языковом центре, но это временный вариант: собираюсь через год в декрет, а после декрета что-нибудь придумаю!» «Да, у меня есть полставки в колледже, но на жизнь я зарабатываю другим!» «Да, я географ, который пропил глобус, но зато мой знакомый написал об этом книгу, по книге сняли фильм, меня разыскала съёмочная группа Первого канала, чао, неудачники!» «Да, я прохожу аспирантскую практику ради лишней «галочки» в резюме, но всё равно собираюсь переехать в Москву со своим молодым человеком и там начать жизнь с чистого листа!»»
«Вы сгущаете краски, — отозвался я. — И, кстати, если вы сожалеете, то ещё не поздно…»
«Я не сожалею! — возразила Настя. — Пытаюсь разобраться. Само собой, есть незаурядные педагоги, вроде даже вас, которые…»
«Как мило звучит это «даже»!» — рассмеялся я. — Мол, «вы не то чтобы по-настоящему незаурядный, но при некоторой фантазии и при отсутствии других вариантов причислим и вас к ним»».
«… Которые, — продолжала девушка, чуть покраснев, — не спешат к названию своей профессии прибавлять это стыдливое «но». Остаётся только один вопрос, совсем крохотный. Не живут ли эти педагоги в замке розовых иллюзий? Имеет ли их жизнь хоть что-то общее с реальностью? Не пострадают ли их ученики, когда выйдут за ворота их прекрасного замка? Не лучше ли их ученикам учиться у людей вроде моего Антона, которые гораздо правдивей расскажут им, как устроен мир снаружи? Будет больно, но эффективно».
«Вы продолжаете в своём уме мысленно спорить с ним и думать про доводы, которые он мог бы привести», — заметил я.
«Ещё бы мне не продолжать!»
«И меня тоже пытаетесь втянуть в этот мысленный спор, верно?»
«Да, пытаюсь!»
«Я отвечу только то, что мир, если смотреть на него под углом зрения вашего жениха…»
«Бывшего!» — перебила девушка.
«Пусть бывшего, — пришлось согласиться мне, — хотя я бы на вашем месте не зарекался… Мир, если глядеть на него через эту линзу, становится невыносимо плоским, скучным и пошлым. Я не хочу жить в таком мире, и чтобы мои дети или соотечественники, все без единого исключения, жили в нём, не хочу тоже! «Замок розовых иллюзий», вы говорите? Вы не знаете, Настенька, что такое настоящее бегство от реальности! Монастырь — вот башня из слоновой кости! О, я не про всех его насельников! — тут же оговорился я. — Без всякого сомнения, есть люди, способные именно в монастыре углубиться внутрь себя, совершать незримый труд на благо мира. Я видел таких людей и счастлив, что разговаривал с ними. Но ваш покорный слуга — не из их числа, и это не ради похвальбы говорится, а наоборот, в порядке самоуничижения. И потóм, каждый хорош на своём месте. Не знаю, правда, насколько именно я хорош на своём: в конце концов, ваша оговорка про «даже» очень показательна…»
«Вот ещё! — девушка сердито мотнула головой. — Теперь всю жизнь будете мне припоминать это словечко! А я одного не поняла: когда вы успели меня разжаловать и перешли со мной на «вы»?»
«Неужели это выглядит как разжалование?» — усомнился я.
«С вами — да! — подтвердила она. — Из вас «ты» нужно выцарапывать когтями. И что это ещё на «вы, Настенька» в стиле позднего Тургенева?»
«Извините, Анастасия Николаевна!» — повинился я.
«Давайте лучше не «извините, Анастасия Николаевна», а «извини, Настя»! Идёт?»
«Понимаете… понимаешь, мне неловко это «ты» устанавливать только с моей стороны, — пояснил я. — Получается этакое покровительственное высокомерие в духе «ты, деточка», разве нет? Что, нет? А если взаимно перейти на «ты», то выйдет панибратство. Я же всё-таки твой научный руководитель! Как мне высказывать замечания по тексту диссертации человеку, с которым я на «ты»?»
Настя задумалась над этой проблемой и, пока мы шли к даче, ничего мне больше не сказала.
[12]
— Дом мою аспирантку восхитил, — продолжал рассказ Могилёв. — Разувшись, хоть я убеждал её этого не делать, она проворно обежала все комнаты, а после, снова спустившись в прихожую, убеждённо заявила: здесь и можно, и нужно организовать работу лаборатории! Лучшего места сложно и придумать. Я только хмыкнул.
Тонкая, не чета нашей, плёнка в оконных проёмах, оставленная строителями, действительно кое-где порвалась. Мы сняли её и стали натягивать новую, в два слоя. Работали мы быстро и управились со всем домом, включая второй этаж, кажется, часа за два. Между тем обогреватель в теперешней столовой — она напротив этой «библиотеки» — согревал выстывшее с зимы помещение. Закончив, мы вернулись в столовую, и я согласился: да, работать здесь целой группе, пожалуй, можно! Только вот нет никакой мебели… Ну, пусть каждый принесёт из дома табуретку! — возразила девушка. Или купит складную. А она со своей стороны обещает как можно скорей отправить в оргкомитет конкурса
