Третья истина - Лина ТриЭС

Лина ТриЭС

Третья истина

Книга 1

Предисловие

Есть фильм, и довольно известный. В нем живет персонаж, выходящий из ряда вон. Хороший или плохой человек — непонятно, но он именно живет и… погибает, не вместившись в заданное пространство, порождая уйму вопросов.

Откуда ты взялся, гастролер? Откуда твое странное прозвище? Зачем ты назвался им беспризорнику-мальчишке, если никто больше тебя так не зовет, а он и слова-то этого не понимает? Зачем тебе, бедняку без роду и племени, посланному на государственный кошт в Италию, шпаги? Для чего вернулся — чтоб пополнить славное племя старьевщиков? За что воспылал такой преданностью к своему работодателю-аристократу, что жизнью готов рисковать? И, вообще, почему выпираешь всеми углами из ладного «советского вестерна»?

Вопросов много, а ответ-то — один. И есть двое, которые его знают.

Ты попал в этот фильм случайно, у тебя была иная жизнь. Та, в которой мальчишка-беспризорник был девочкой-дворянкой. А Италия… да просто потому, что ты был богат и талантлив. Ты — подарок. Хотя и вынужденный временем, но — от души.

Шестидесятые. С человеком, носящим имя кузена библейского царя Саула, беседуют два автора, достаточно юных. На основе семейных архивов, воспоминаний и собственного трепетного опыта ими написано произведение в 22 томах (все не так страшно, как звучит, — томами считались общие тетрадки и канцелярские книги.) «Кузен Саула», авторитет, хотя и малознакомый, согласен прочесть.

Встреча вторая — вынесение вердикта, лестного и безнадежного:

— А она, эта ваша «Третья истина» — захватывающая. Вещь сотворили, что и говорить! Только ваш опус бесперспективный! Поскольку антисоветский, это и невооруженным глазом видно. Спрячьте подальше. Но главный герой, так или иначе, свет увидеть обязан, даже, обещаю, увидит. Прозвище заменим, что за второй де Бражелон? Не возражаете?

Зеленые авторы, радостным хором:

— Нет, нет! Будем благодарны…

Они и в самом деле благодарны всю жизнь, и теперь, когда стали маститыми оба, и когда получили признание в жизни за совсем иные опусы. Но и времена-то иные… Вот и родилась мысль — доставить людям удовольствие, абсолютно аполитичное, кстати. А заодно посвятить отшлифованную временем и людьми «Третью истину» исполнителю увидевшего свет варианта героя — незабвенному инспиратору и наставнику тех, молодых некогда, авторов, которому, разумеется, было открыто все.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА 1. НУ — С… ЧТО ЖЕ ХОРОШЕГО В ОТЧЕМ ДОМЕ?

— Александрин, ты закончила, наконец, канву? — тягучий, низкий голос матери заставил Лулу поднять голову, но из оцепенения не вывел. — Слушай, ты что, не понимаешь? Я к тебе обращаюсь… Александрин!

В воздухе звенело последнее затихающее «дрин-н-н»: точь-в-точь, как доживающие свой век часы в библиотеке. Те тоже долго натужно хрипят что-то вроде «алексан…», и наконец, падает заключительное «дрин-н-н». Это ее имя. Оно ей раньше нравилось, такое торжественное, не то что слюнявое «Лулу», производное от ее второго, неизвестно зачем данного, имени Луиза, а теперь оно доставляет одни неприятности. Да, мать что-то сказала ей… Лулу заставила себя слушать эту смуглую черноволосую женщину — maman, маму, но Доминик уже не обращала на дочь внимания, а говорила тетке на русском:

— Чтё ви! Мсье Петрофф — это мон почти совьсем отьец, я кажди дьень говёрю: он делаль все, для мнье и Виктор, и для всей мальшишьки…Mais…[1] Я не могю сам ему говорить, стьесняюсь. Эвдокси, прошью, говорить ви, пюсть досталь мнье тот брильянт! Полин мнье говориль, Ростови есть, хороши …

Толстая тетка, презрительно поглядев не возбужденную maman и снова опуская глаза на вышивку, ответила:

— Да будет тебе! Надоело мне уже. Господин Петров привез третьего дня гарнитур, мне, небось, и не показала! А теперь бриллианты подавай! Да я для тебя, как ты замуж выходила, из ушей серьги вынула и исполовинила. Так половинки и ношу!

Тетка тряханула головой.

Лулу вытянула шею, пытаясь понять, почему эти блестящие капельки в теткиных ушах оказались вдруг «половинками». Спросить? А может быть, она опять что-то недопоняла? И тетка снова возденет глаза к небу: «Ай-яй-яй! Боже мой! Родного языка не знает! Ты — русская, кровь в тебе — русская, почему не просишь отца учить тебя? Не стыдно? Свой язык надо знать!». И польются на нее бесконечные наставления и нравоучения, как будто Лулу виновата в том, что только месяц, как приехала из своего Рамбуйе, что няня Катя умерла, и уже почти год Лулу не с кем было говорить по-русски. И кровь в ней русская, между прочим, только наполовину. Хотя отец, видимо, важнее, чем мать: от отца — и отчество, и фамилия. Она Александра Викторовна Курнакова. По-русски надо говорить «Александра» с буквой «а» на конце. Хотя это и некрасиво совсем, похоже на «драку» какую-то… Вот, Лулу может уже и по-русски придумать «дра — драка — драться», это же по-русски. А разве неправильно?

Она даже думать иногда пытается по-русски, а говорить все равно страшно и неловко. Непременно засмеются. Этот язык вообще приносит одни неприятности, и Лулу его не любит. Maman живет здесь уже много лет, а Лулу прекрасно видит, как все пересмеиваются, когда она говорит по-русски. Да и слышно, что неправильно. Лучше помалкивать, тем более что говорить здесь просто не с кем…

Тут Лулу заметила, что создалась благоприятная обстановка — тетка с матерью повернулись к ней спинами — и, сдержав ликование удачливого жулика, успешно испарилась из заставленной массивной, основательной мебелью большой гостиной родового имения Курнаковых — Раздольного.

Час спустя, по широкой сумрачной лестнице, не привыкшей к порханиям, весело стучали каблучки насладившейся прогулкой Лулу. Ах, насколько приятнее пробежаться, пусть даже просто вокруг дома, чем уныло высиживать в гостиной! Так, теперь поворот. И — наверх, в розовый будуарчик, отведенный господином Курнаковым под жилище своей единственной дочери. Кажется, время переодеваться к обеду.

— Ой! — на повороте разогнавшаяся Лулу врезалась во что-то белое, накрахмаленное и, подняв голову, сквозь кружевной воротник, разглядела удивленное, насмешливое лицо незнакомого человека. Не сделав ни малейшей попытки удержать Лулу или отстраниться, незнакомец только слегка отвел руки назад и предоставил ей полную возможность самой выпутываться из складок его полотняной рубашки. С этим-то Лулу справилась быстро, но важнее и труднее было выпутаться из неловкого положения, не показавшись при этом глупым ребенком! Отступив на шаг и присев в коротеньком реверансе, Лулу быстро заговорила, от волнения по-французски:

— О, мсье! Прошу прощения, я шла…. задумавшись, и, к сожалению, не заметила вас…

— Мне чрезвычайно жаль, — ответили ей на правильном, и даже немного небрежном французском, — что я столь резко вывел вас из тихой задумчивости.

Уже привыкшая здесь к провансальскому, грубоватому говору матери и ломаному французскому других, Александрин была поражена.

Стройный, выше среднего роста, русоволосый человек, стоявший перед ней, опершись локтем на колонну, на француза не походил. И одет странно, явно не гость… И потом… Да, кажется, он насмехается над ней???

Лулу заносчиво объявила:

— Я — Александрин! Дочь владельца этого замка! А вы … Не угодно ли и вам представиться?

— Виконт! — отвесил ей почти без улыбки придворный поклон молодой человек. В отведенной руке у него оказалась… шпага! А пышная рубашка с жабо и напуском? А узкие брюки с высоким корсажем, заправленные в сапоги?

Лулу не знала, что и подумать. Не для шуточек над нею, в самом деле, все это? Значит, действительно какой-то виконт прибыл в имение Раздольное (разумеется, из Франции)…Как, почему? Ну, неважно, как. Путешествует… приехал, осматривался на лестнице, а Лулу на него так безобразно налетела! Да, но ходят ли виконты просто в рубашках, пусть даже с кружевным жабо? А где же камзол, расшитый золотом? Туфли с пряжками? И шляпа с пером? Лулу прекрасно знает виконтов. В Дюма она, несмотря на свои десять лет, уже контрабандой заглядывала…

— Вы в растерянности или, может быть, в гневе? Мне следовало представиться первым, но, увы, я не смел… — виконт изящно повел рукой. Он так и стоял, прислонясь к колонне, уходить не торопился, напротив, укрепился, закинув ногу за ногу, — нарушить вашу величественную задумчивость.

Совершенно сбитая с толку его серьезностью, «дочь владельца замка», однако, уловила, что этот виконт, очевидно, намекает на неуместность ее скачков и прыжков, и сочла нужным еще раз объяснить:

— Да, я задумалась, но потом вспомнила одну чрезвычайно важную вещь и, ДУМАЯ О НЕЙ, слегка побежала по лестнице… Обычно у нас, здесь все ходят очень прилично и воспитанно, — добавила она, не отметая версию виконта-путешественника.