Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Не буду я ничего подделывать, — проворчал я. — Ты меня, кажется, перепутала со своим Антоном…»
«Вон так! — притворно возмутилась девушка. — Меня с Антоном, значит, считают плебеями? Мы — шариковы, а вы — профессор Преображенский? Я бы вам, Андрей Михайлович, сейчас с удовольствием чем-нибудь засветила по голове! Диванной подушкой, например. Вас только и спасает, что у вас тут шаром покати!»
«И за что, спрашивается? Можешь рассмотреть в качестве инструмента вот ту швабру, что стоит в углу», — предложил я.
«Нет уж! — отказалась она от швабры. — Ещё оставлю отечественную науку без кадров…»
[13]
— На обратном пути в посёлок Зимний, — повествовал историк, — Настя вдруг захотела знать все подробности моего выхода из монастыря. И я рассказал ей эти подробности — всё то же самое, что рассказывал и вам дня три назад. История о девушке, пришедшей ко мне на исповедь, её захватила больше, чем я предполагал.
«Так она была красивой, молодой?» — начала допытываться моя аспирантка.
«Д-да, молодой, — припоминал я. — И, кажется, красивой тоже…»
«Вы были увлечены ей? — настырно пытала собеседница. — Извините, что спрашиваю».
«Нет, что ты, как можно! — испугался я. — Это ведь табу для священника, а для иеромонаха особенно».
«Но после, когда вышли?»
«Я ведь не ради неё выходил! — резонно заметил я. — А когда вышел, её, само собой, простыл и след».
«Ах, как жалко! А что, вы о ней не мечтали? Она вам не снилась хоть изредка? Впрочем, — оборвала она сама себя, — это не моё дело, а я даже и знать не хочу, снилась она вам или нет, и в каких позах…»
«Настя, Настя! — упрекнул я её. — Это очень грубо».
«Сама знаю, что грубо! Простите, — девушка покраснела так сильно, что даже на короткое время спрятала лицо в ладонях. — Вот видите, Андрей Михайлович, мне ещё кое в чём нужно вам признаться! — продолжала она. — Я за последние дни поменяла к вам отношение. Как я только не относилась к вам всё это время! Вам, вообще, это интересно?»
«Очень внимательно слушаю», — подтвердил я.
«Хорошо, что слушаете, только это ведь ещё не показатель интереса… Курсе на четвёртом — короткое время, не обольщайтесь — вы мне казались принцем на белом коне. После все эти глупости прошли, и я стала считать вас Кеном».
«Кем-кем?» — не понял я.
«Кеном — мужем Барби!»
«Вот ещё! Таким же пластмассовым и пустым?» — сообразил я вдруг.
«Именно! Вы не обижаетесь?»
«Уж что там…» — вздохнул я.
«Не то чтобы полностью пустым, — принялась оправдываться девушка, — но слегка фальшивым — это точно. Кем-то, кто продаёт свою науку дороже, чем она стóит, а это ведь и есть фальшь. Я думала: в конце концов, все эти люди уже умерли: что нам до того, чем они жили? Слишком погружаясь в их жизни, мы рискуем пропустить свои. Ещё, помню, я вас одно время жалела. Сильно, до слёз в глазах! Как такого, знаете, Женю Лукашина, с той разницей, что вы, в отличие от него, не только свою Надю не найдёте, но даже и никакая Галя на вас не посмотрит».
«Не так! — возразил я. — Свою Надю я, возможно, и впрямь не найду, но Гали мне и самому не надо, поэтому предпочитаю остаться в одиночестве».
«Я так и поняла… — подтвердила она. — Теперь».
«Да, — вспомнил я. — Вы ведь обещали сказать, кем меня видите сейчас».
«Степным волком. Я уже говорила!»
«Помню. Не могу только понять, лестно это для меня или нет», — хмыкнул я.
«Если бы я сама могла понять! Степным — потому что вам не надо никакой стаи. Хотя я ведь не зоолог и понятия не имею, что у этих зверей за повадки…»
«Никто не знает, Настенька, — заметил я. — Тоже однажды задался этим вопросом, и в энциклопедической статье про пустынного волка прочитал нечто вроде: изучен слабо, численность невысока».
«Всё про вас, каждое слово! Как же вас изучать, если вы не даётесь в руки? Вот, вы окружили сейчас себя десятью щенятами, и смотритесь среди них очень хорошо, в своём естественном ареале. Вы можете оскалить зубы, вы будете защищать своё племя — это здóрово! Но только ваши волчата скоро получат дипломы бакалавра и вас покинут. А вы что? Побежите дальше в гордом одиночестве?»
«Никто не знает будущего», — уклончиво отозвался ваш покорный слуга.
«Да уж! — печально согласилась девушка. — И этот ответ — тоже очень в вашем стиле…»
Некоторое время мы шли молча. Говорить не хотелось. Когда Настя заговорила вновь, я оробел: так неродственно, холодно, даже строго зазвучал её голос.
«Милостивый государь! Если меня вдруг угораздит в вас влюбиться, что вы будете с этим делать?»
«Милостивый государь» тоже не было обычным выражением из её лексикона.
«Что я буду делать? — мы остановились. Я странным образом испугался до пересыхания во рту, до дрожания рук. — Не знаю, но…»
«Ответите мне, наверное, снова: «Вы должны были об этом молчать и никому не говорить», как генерал такой-то сказал генералу такому-то в такой-то день в таком-то году во столько-то часов пополудни»?»
Мы стояли и смотрели друг другу в глаза.
«Нет, не отвечу! — наконец нашёлся я со словами. — Настя, милая, я боюсь только одного: что очень быстро тебе надоем. Между нами тринадцать лет разницы, мы — практически люди разных поколений. Я могу не угнаться за твоей молодостью, здоровьем и энергией. Тебе придётся волочить меня за собой как… как старый мешок, и снова жалеть, «сильно, до слёз в глазах»! И что тогда?»
«И поскольку вы боитесь, вы мне предлагаете не задавать таких вопросов — верно?»
«Разве я что-то предлагаю?»
«Спасибо, — произнесла девушка крайне холодно: её словами можно было застудиться. — Ожидаемо. Простите за эту глупость».
Я хотел возразить или как-то побороться против её ледяного тона. Но время, кажется, было упущено. Да и что я мог ответить? В полном молчании мы дошли до посёлка, где нас забрало такси.
В такси Настя не сказала мне ни слова, а прощаясь — тем же равнодушным тоном, — не подала руки. Обронила только что-то вроде «До свиданья», не глядя в мою сторону.
[14]
Ваше величество!
Сердечно благодарю Вас за ответ на моё прошлое письмо и за предложение «содействовать». Спасибо, но пока не
