Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Альфред уже ждал нас в отведённой нам Raum Vier[61], которая — я еле удержал улыбку — вновь оказалась чем-то вроде библиотеки! Все книги были на немецком. Целый штабель чёрных складных стульев позволял легко превратить эту библиотеку в класс или комнату для семинара, а при необходимости, как мне пояснили, стулья можно было опять сложить и убрать в подсобное помещение, снова сделав из комнаты книгохранилище или, скажем, детскую для посетителей. Всё же не хватает нам, русским, чисто немецкой деловитости и смекалки! Мы расставили стулья нашим обычным полукругом, центром которого стала маркерная белая доска. Ровно в десять утра, пренебрегая тем, что не все подошли вовремя, Штейнбреннер, надевший по такому случаю костюм-тройку, встал у этой доски и прочёл нам основательный доклад.
Его лекцию я пересказывать не буду, тем более что она присутствует в нашем сборнике в виде солидной статьи. Альфред больше читал, чем рассказывал, впрочем, его чтение нельзя было назвать монотонным: присутствовали в нём и разного рода красочные сравнения, и вопросы к аудитории, и неожиданные выводы, и прочие риторические изящества. Опишу лучше внешность моего студента. Среднего роста, крепко сбитый, с чётко очерченным профилем и волевым подбородком, с очень светлыми, почти белёсыми глазами и светлыми же волосами, несколько длинными для мужчины, неизменно зачёсанными назад, так что лоб открывался полностью, Альфред действительно производил впечатление типичного немца, даже, если позволите, «арийского» немца. Думаю, ему самому это определение не понравилось бы, да и вообще оно в теперешней Германии, как вы понимаете, не в чести…
В отличие от девушек, Штейнбреннер, похоже, вовсе не спешил отождествляться со своим персонажем полностью, говоря о нём только в третьем лице — но, правда, с неизменным уважением, симпатией и, пожалуй, даже пиететом. Хвалебных оценок деятельности Милюкова в его качестве выдающегося русского либерала, думского политика, учёного, знатока языков, специалиста-международника и прочее было так много, что, кажется, почти всем нам под конец стало несколько неловко.
Лекция Альфреда, как я сумел понять, в значительной мере опиралась на «Воспоминания» самого Милюкова, и вышла, подобно этим воспоминаниям, любопытной, местами даже захватывающе интересной — но несколько уж слишком многословной. Все мы под её конец, даром что время было ещё раннее, слегка осовели, тем более что лектор, увлёкшись, забыл сделать хотя бы трёхминутный перерыв и так и продержал нас в этих не Бог весть насколько удобных складных стульях полтора, если не два часа. Подустали, повторюсь, все, кроме Рутлегера, который слушал внимательно и едва ли не конспектировал содержание.
В содержании же, если вынести био- и фактографический элемент за скобки… простите, я, кажется, сам заговорил, как Штейнбреннер! Итак, в содержании лекции наиболее примечательным оказались три «точки бифуркации», три развилки пути, на которых наша русская история могла бы, возможно, пойти по иной дороге. Альфред этими развилками считал следующие моменты:
— ноябрь тысяча девятьсот пятого года (беседа между Милюковым и Витте в Зимнем дворце, во время которой председатель комитета министров осторожно, зондируя почву, спросил оппозиционного политика о мерах, необходимых для того, чтобы установить понимание между народом и властью),
— третье марта тысяча девятьсот семнадцатого года: попытка Милюкова убедить великого князя Михаила Александровича принять престол и сохранить (верней, установить) в России конституционную монархию,
— наконец, «апрельский кризис» Временного правительства, завершившийся выходом Павла Николаевича из его состава.
На каждой из этих развилок мы, согласно Альфреду, имели шанс, послушав «умнейшего человека России», шагнуть к иному, лучшему, более благообразному, продуманному и бескровному будущему, но — увы и ах! — упустили эти возможности. Нет пророка в отечестве своём! Поделом нам, не ставшим тогда и не вполне способным даже сейчас стать вровень мысли едва ли не самого образованного политического деятеля в отечественной истории! Я вас, похоже, слегка утомил своим монотонным повествованием, мой милый? — вдруг спросил автора Могилёв. — Даром что рассказал о его лекции за пять минут или быстрей! Представьте же себе, как мы тогда устали!
[17]
— Настя, — продолжил Андрей Михайлович, — пришла где-то в середине доклада Штейнбреннера и села как можно дальше от меня, на другом конце «полумесяца». Может быть, просто потому, что там оставалось свободное место, но некоторый вызов в этом имелся, тем более что в мою сторону она снова даже не поглядела… Так или иначе, докладчик добрался до конца лекции, и я объявил небольшой перерыв.
Штейнбреннер остался у маркерной доски, правда, счёл нужным и для себя раздобыть матерчатый стул. Участники группы вставали с места, чтобы потянуться, перебрасывались впечатлениями или шутками. Пользуясь случаем, встал и я. В этот момент ко мне подошла Марта и, сделав книксен — так ловко, будто с рождения этому училась, — поднесла мне погоны полковника (точней, флигель-адъютанта) образца последнего царствования, держа их на обращённых вверх ладонях. На этих погонах — с двумя просветами, с трапециевидным верхним краем — она действительно сумела вышить соединённый вензель «AII и AIII», несколько схематичный, но вполне узнаваемый.
Девушка едва ли думала, что всё это выглядит как некий публичный жест, но всё же привлекла внимание: разговоры стихли, головы обернулись в её сторону.
«Большое спасибо!» — поблагодарил я. Она всё не уходила, глядя прямо на меня своими ясными невинными глазами, и я, странно тронутый, добавил:
«Матильда Феликсовна, я очень, очень ценю ваши письма! Простите, что вчера не ответил на последнее: просто не знал, чтó сказать. Не всегда смогу быть хорошим корреспондентом, но, по крайней мере, всегда обещаю быть вашим внимательным чтецом».
Сам не знаю, почему обратился к ней именно так! Знаю, впрочем: я не помнил её настоящего отчества. Уже произнеся это всё, я с неудовольствием подумал, что ведь нас, кажется, все слушают и все на нас смотрят. Моя аспирантка, как минимум, смотрела внимательно, и на её лбу залегла какая-то хмурая складка.
«Матильда Феликсовна» сделала ещё один книксен и, по виду совершенно
