Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я поздоровался с коллегами. Их к большой перемене собралось три человека: две молодых женщины, старше моей аспирантки всего на три-четыре года, а третьей была уже знакомая вам Печерская. Настя тоже пробормотала быстрые приветствия. Мы с ней сели за один из двух столов, стоящих у окна, и принялись набрасывать «смету расходов»: сколько-то стоило потратить на бумажные издания, сколько-то на командировку в столицу, или в Санкт-Петербург, или, например, в Подольский военный архив… Все суммы вместе с кратким обоснованием расходов следовало внести в заявку по специальной форме, которая называлась то ли Лист Б, то ли Приложение Б, сейчас за давностью лет не упомню точно.
Эта не Бог весть какая сложная работа давалась мне, однако, с некоторым трудом. Анастасия Николаевна была, что называется, в ударе: она бросала на меня преувеличенно-томные взгляды, шептала мне на ухо всякую ерунду, нечаянно касалась локтём или плечом, громко смеялась и даже, зайдясь смехом, пару раз шлёпнула своей ладошкой по моей руке, будто я говорил нечто неимоверно забавное. Мои коллеги поглядывали на нас с недоумением, верней, преподавательницы помоложе прятали глаза, а глаза Юлии Сергеевны весело круглились. Немудрено: меня ведь до того никто не видел ни с какой женщиной.
Временно исполняющая обязанности начальника кафедры вышла поглядеть, что происходит, и воззрилась на мою аспирантку поверх своих очков. Та поприветствовала её как ни в чём не бывало и снова развернулась ко мне, приговаривая: «А я ещё вот что придумала! Не поехать ли нам в Москву в Ленинскую библиотеку вдвоём?
Только вдвоём…»
Суворина, поджав губы, вернулась к себе. Через какое-то время, когда её ушей достиг очередной Настин смешок, особенно звонкий, позвала меня:
«Андрей Михайлович! Будьте добры, зайдите ко мне на минутку! И закройте за собой дверь, пожалуйста! Послушайте, — продолжила она тише, — что это такое? Ваша аспирантка ведёт себя откровенно неприлично!»
«Господи, Ангелина Марковна, да просто на улице весна, и у девочки хорошее настроение, вот она и дурит немножко, — ответил я миролюбиво. — Вы нас извините, но мы всё равно почти закончили…»
«Мы даже в молодости не ходили на работу с таким, извините, декольте! — продолжила выговаривать мне Суворина. — Почему вы не можете ей про её декольте сделать замечание?»
«Потому что я мужчина, и мне неудобно женщине об этом говорить», — заметил я, как мне показалось, весьма резонно.
«Вишневская — в первую очередь соискательница нашей кафедры, а во вторую уже женщина!» — отвесили мне.
«Нет, позвольте с вами не согласиться: она, как и всякая женщина, — в первую очередь женщина, а только во вторую или в десятую соискательница нашей кафедры, — возразил я. И прибавил: — Вы бы пошли да сказали ей про её «декольте» сами!»
«А вам её поведение, похоже, нравится!»
«Оно меня немного смущает, но списываю на юность, весёлый нрав, апрель и хорошую погоду… А вообще не буду ханжой и не стану притворяться, что не нравится», — признался я.
«Вон даже как? Я про вас думала иное! Я, Андрей Михайлович, представляла, что у вас, знаете, другие… нравственные принципы и ориентиры!»
Эта её фраза меня, против ожидания, задела.
«А вы, Ангелина Марковна, простите, уже стали моим духовником, исповедником, чтобы судить мои нравственные принципы и ориентиры? — ответил я несколько более резко, чем хотел. — Подскажите мне, пожалуйста: когда именно это случилось? Может быть, о том, что есть нравственность и псевдонравственность, святость и святошество, мы с вами тоже сейчас поговорим?»
Суворина, поджав губы, мотнула головой в сторону двери: мол, иди уже! Подождав секунд пять, но так больше ничего и не дождавшись, я молча вышел.
В преподавательской я шепнул Насте:
«Пойдём отсюда наконец, хватит дразнить быка красной тряпкой! И застегни, Христа ради, уже эту свою несчастную блузку!»
Последнее, само собой, предназначалось только для её ушей, но девушка будто лишь этого и ждала.
«Блузку? — вскричала она на весь кабинет, так что на нас начали оглядываться. — Конечно, Андрей Михайлович! Ради вас — что угодно! Обязательно застегну! И расстегну тоже…»
[8]
На этом месте рассказа Могилёва и автор, и рассказчик рассмеялись.
— Да, да, — говорил историк, отсмеиваясь. — Вот и нас тогда разобрал смех, едва мы отошли от кафедры на безопасное расстояние.
«И всё же это форменное хулиганство с твоей стороны», — упрекнул я её.
«Ага!» — отозвалась девушка счастливо и бездумно.
«Нет, я всерьёз, ты уж прости за занудство… Ты, во-первых, смутила молодых коллег, они не знали, куда спрятать глаза. Твои косточки теперь неделю будут перемывать».
«Так в этом же и была цель, Андрей Михайлович!» — возразила Настя.
«Да, но я не ждал от тебя такой самоотверженности… И ради чего? Что такое этот проект? Всего лишь минутный эпизод в твоей жизни, — заметил я взрослым, скучным и благоразумным тоном. — А на кафедре тебе, возможно, работать долгие годы, так стоило ли…»
«Я совсем не решила, где я буду работать! — вспыхнула моя аспирантка, — Вы меня, что, осуждаете? Мне казалось, мы подружились!»
«Да нет же, Настенька, почему осуждаю! Восхищаюсь энергией, юностью, находчивостью, актёрскими талантами; самую малость сожалею о том, что только я, наверное, и сумел их сейчас оценить…»
«Неужели? — не согласилась она. — Это ведь было так преувеличенно, так карикатурно! Ну, у кого пришло бы в голову принять это за чистую монету?»
«Чтобы увидеть твою «пуговицу» с юмором, надо ведь самому иметь чувство юмора, — пояснил я. — Человек, задавленный рутиной или имеющий семьдесят лет жизни за плечами, и жизни несладкой, какой она часто бывает в России, не всегда способен найти в себе это чувство. И у меня не поднимается рука кинуть в него за это камень…»
«Понимаю, понимаю… Но да, про семьдесят лет: что вам сказала Марковна?» — оживилась девушка.
«Всё же не «Марковна», а «Ангелина Марковна», — исправил я её. — Тебе и вправду интересно?»
«Конечно, интересно!»
Я пересказал ей свой диалог с временно исполняющей обязанности начальника кафедры, как и вам — почти дословно. Настя от восхищения даже рот раскрыла. (Мы уже успели выйти на улицу и стояли перед корпусом факультета.) Выдохнула:
«Как хорошо! Особенно вот это: «В первую очередь она женщина, и только в десятую — аспирантка!» Или «Когда вы успели стать моим исповедником?» — тоже ведь отлично! Слушайте, вы… вы — степной волк!»
«Вот
