Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В целом могу сказать, что Ваши страхи, наверное, безосновательны. Православные люди вроде Вас обычно крепко привязываются к мужу и жене и живут в счастливом браке. Не имею права давать Вам никакого окончательного совета, даже и любого совета: опыта семейной жизни у меня нет совсем, а опыт отношений с другим полом связан с дурным поступком, в котором до сих пор раскаиваюсь. Пользуясь случаем, раскаиваюсь и перед Вами. Видите, я не очень хороший «православный царь», даже не очень хороший православный человек, и принимаю своё «царство» со смирением и трепетом.
Пожалуйста, дайте мне знать, могу ли я и должен ли как-то способствовать вашему сближению с А.: или тем, что перешлю ему Ваше прошлое письмо, или тем, что перескажу ему его содержание, или ещё как-то иначе. Мне будет совсем несложно это сделать, и я буду рад, если у вас двоих всё сложится. Может быть, это и ошибка, но со стороны кажется, что вы чудесно друг другу подходите.
Надеюсь, что Господь не оставит нас и подаст нам сил отличить благое от дурного; потому надеюсь, что боюсь, как бы, напротив, не навредить своим бестактным вмешательством (простите, если моё предложение показалось бестактным).
Погоны полковника, верней, флигель-адъютанта, если у Вас будет досуг их вышить, приму от Вас с благодарностью.
С уважением и признательностью,
«Николай»
Глава 4
[1]
— Как хорошо, что вы приехали! — поприветствовал меня Могилёв. — Самоотверженно и мило с вашей стороны. Я думал, что вы пропустите сегодняшний день: дождь-то поглядите как разошёлся!
— Меня просто увлекла ваша история, как же мне пропустить? — ответил автор. — Это ведь своего рода художественная проза в устной форме!
— Ну уж скажете… — запротестовал мой собеседник. — А я, как видите, затопил камин. Хотя острой необходимости нет, но с ним уютней, правда?
— Ещё бы! — подтвердил я. — Значит, сегодня я буду вашим Ватсоном?
— Или Холмсом: не преувеличивайте меру вашей наивности и моей проницательности!
— А мне так кажется, Андрей Михалыч, что вы в своём рассказе нарочно выставляете себя менее сообразительным, чем вы есть на самом деле, — попробовал я его слегка поддеть.
— Зачем бы мне это делать?
— Ну, например, чтобы более выпукло описать своих студентов, которые иначе побледнели бы на вашем ярком фоне.
— Ах, «ярком»… Но про Холмса: вы заметили, что Холмс берёт в свои руки частное правосудие, даже не очень спрашивая позволения у государства? — спросил меня историк. — Точь-в-точь моя Ада Гагарина.
— Или точь-в-точь ваша Лиза Арефьева, которая ведь тоже, никого не спросясь, взяла в свои руки дело хоть не правосудия, но милосердия — как и её прототип взял в руки дело строительства обители, спросив позволения Церкви лишь для проформы.
— Да, — согласился мой визави. — Ну вот, а говорите «побледнели бы»! События пятницы одиннадцатого апреля как раз и показали, что вовсе они без меня не бледнеют и не тушуются. Но обо всём по порядку…
[2]
— С утра, — начал он рассказ, — я проверил новые сообщения в беседе нашей творческой группы. Продолжали прибывать идеи о том, где нам работать дальше, но Ада несколько прямолинейно попросила всех участников приостановить фантазирование на эту тему, потому что нашему проекту, как опасается «товарищ Романов» (я то есть), мог вчера прийти конец. Она, Ада, собирается выяснить, так это или нет, в ближайшее время.
Хм, а ведь мне тоже не помешало бы узнать положение лаборатории, а не ждать, пока информацию раздобудет «Керенский», подумал я тогда! Прятаться за спины студентов в таком деле совсем постыдно… И с этой мыслью отправился на кафедру.
Я был настроен более чем воинственно, но весь мой боевой настрой упёрся в каменную стену. В части кафедры, отведённой под кабинет заведующего, сидела — кто бы вы думали? — Ангелина Марковна!
Суворина несколько прохладно поприветствовала меня и сообщила, что завкафедрой с сегодняшнего дня ушёл на больничный, а её назначил временно исполнять свои обязанности. Она, правда, тоже уходит — на занятие. (Я появился немного позже начала первой лекции, уже после звонка.) Нет, как долго продлится больничный Бугорина, Ангелина Марковна не знала, и про состояние нашего проекта тоже ничего не могла мне сказать.
«Ваши студенты уже об этом спрашивали, — обронила она мне. — И десяти минут не прошло. Почему вы, собственно, их посылаете к нам? Разве это Владимир Викторович подписывал приказ? Идите к Яблонскому, уж если вы с ним так подружились через голову своего прямого начальства!»
«Вы меня в чём-то упрекаете, Ангелина Марковна?» — спросил я.
«Нет, это не входит в мои обязанности, — кого-то упрекать! — ответили мне. — Я, знаете, человек маленький! Но своё мнение я могу иметь, конечно!»
Что ж, я поступил именно так, как мне советовали, и отправился к Сергею Карловичу.
[3]
— Мне повезло: я застал декана на месте. (А мог и не застать: не сидит же руководитель факультета в своём кабинете безвылазно!) Тот выслушал мой рассказ о вчерашнем выдворении сектантов из Храма Знания несколько хмурясь. Задал вопрос:
«А вы себя, Андрей Михайлович, действительно, не скомпрометировали чем-нибудь? Не разводили, например, политических речей оппозиционного толка? Не вели агитации за симпатизантов Болотной площади?»
«Обижаете, Сергей Карлович!» — я и правда немного приобиделся.
«И всё же: чем именно вы занимались в научной библиотеке?»
Мне пришлось дать отчёт о нашей работе за два прошедших дня. На моменте «коронования» декан значительно поднял большой палец вверх:
«Поглядите! Надели на мальчишку епитрахиль и коллективно молились! Вот и оно!»
«Но, Господи, Сергей Карлович! — возмутился я. — В рамках же исторической реконструкции!»
«Что вы мне объясняете, мой сахарный! Мне-то зачем объяснять? Я беспокоюсь лишь о том, как это выглядело в глазах того, кто мог случайно подсмотреть в щёлку! Вы ведь дали вашим неприятелям против вас такой козырь!»
«И что мне делать? — спросил я упавшим голосом. — Конец проекту? Вам, кстати, проректор уже позвонил?»
«А! — отмахнулся декан. — Позвонил, конечно! Я не тот человек, чтобы мной управлять по телефону, я не Таисия Викторовна! И высокому начальству это известно. Вот если поступит письменный приказ закрыть вашу лабораторию, тогда, увы, вынужден буду подчиниться. Но приказа, полагаю, не
