Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Знаете, я ведь так не ощущала до вчерашнего дня! — продолжала моя студентка. — То есть не ощущала степени боли. Мне казалось театром, маскарадом, на примере Марты: как она перевоплотилась, да? Просто чудо! Маскарадом… и вот когда сегодня Государь напомнил мне о… о Сергее, тогда впервые…»
Губы её задрожали, но в этот раз она справилась с собой.
«А ещё мне, как и Марте, начали сниться сны, — заговорила Лиза снова. — Вот ведь… беда какая!»
«Из той эпохи?» — уточнил я. Лиза мотнула головой:
«Нет, не из эпохи! Пока ещё не из эпохи, и на том спасибо. Вот, расскажу вам самый безобидный. Я — учительница математики в начальном классе, стою у классной доски, пишу на ней простой пример: два минус один равно один. Почему? — спрашивают меня ученики. И тут у меня язык приклеивается к нёбу, я вся деревенею, потому что «два» в этом примере — это мы до четвёртого февраля, и «один» — это Сергей, и… Господи, действительно, почему? почему? за что?!»
Спрятав лицо в ладони, девушка горько разрыдалась. У-ф-ф… Небольшая передышка для дальнейшего, если вы позволите. Я, признаться, думал тогда вот о чём: не слишком ли мы далеко все зашли? Не стоит ли повернуть назад? Начальственный окрик «Стоп!», который нам передали сегодня, не окажется ли в действительности благом для всех нас?
«Лизонька, милая, что я могу для вас сделать?» — спросил я с тоской.
Лиза перестала плакать, вытерла слёзы, посмотрела мне в глаза и улыбнулась. Меня, как и утром того же дня, посетил ужас, но более сильный. Это не была Лиза Арефьева. Это была Элла.
[27]
«Ники, — тихо сказала женщина, — у меня есть к тебе три просьбы».
«Какие, тётя Элла?» — спросил я слегка охрипшим голосом.
«Не бойся, я не попрошу невозможного! Первая: во всех судах, которые пройдут, я хотела бы быть защитницей всех… всех этих несчастных. Вторая: разреши мне всегда, где только будет возможно, и про себя, и вслух, одной и с другими, читать молитву за их освобождение».
«Освобождение?»
«Из преисподней, — пояснила Елисавета Фёдоровна. — И третья: напиши теперешнему Царю прошение о том, чтобы он восстановил крест».[47]
«Моё прошение даже не рассмотрят», — возразил я.
«Кто знает… а ты всё же напиши! Ты сумеешь исполнить все три?»
Я хотел было ответить, что, возможно, и лаборатория закроется с завтрашнего дня, потому и вопрос «судов» отпадёт сам собой, но ничего не сказал, а вместо этого медленно кивнул, причём, помнится, кивнул три раза, как бы отвечая «да» три раза подряд.
Девушка порывисто встала с места и, схватив мою правую руку, лежащую на столе, быстро её поцеловала.
«Андрей Михайлович, спасибо! — видимо, это снова была Лиза: к ней вернулись все её обычные, современные, «посюсторонние» черты. — Сама не знаю, что на меня нашло… Но вы ведь сделаете? Хотя бы попробуете? О, спасибо ещё раз! Пойду приглашу Бориса, он и так заждался!»
[28]
— Пощады, пощады! — взмолился на этом месте автор. — Или, по крайней мере, перерыва! Как вы объясняете произошедшее?
Андрей Михайлович поглядел на меня как-то искоса, с лукавинкой в глазах. Ответил:
— Не так важно, как объясняю его я. Важно, как объясните его вы. От этого будет зависеть и то, каким взглядом вы будете на меня смотреть дальше. Что, вы полагаете, мне нужно было звонить в клинику?
— Нет, не полагаю… — потерялся я.
— Спасибо и на том! — поблагодарил Могилёв.
— Но всё же, всё же… Вы считаете, что это была некая моментальная связь с, э-э-э, душой, сознанием, как угодно, умершей великой княгини? — рискнул я спросить.
— Ах, как вы прямолинейны, мой дорогой коллега! Вовсе не обязательно.
— Тогда — что, если вы говорите: «Нет, не аберрация нездорового ума» и «Нет, не мистический опыт»?
— Реальность сложнее этих двух крайностей и часто существует между ними, — уклончиво ответил историк. — Могла это быть просто гениальная имитация. Вот, например, поэмы Джеймса Макферсона настолько талантливо передавали дух Оссиана, что сам юный Гёте принял их за чистую монету. И даже «имитация» — не вполне удачное слово, а речь идёт о, так сказать, повторной копии с того же самого прообраза. В информационном поле, сопутствующем человеческой цивилизации, вероятно, имеются некие предначертания мыслей, некие схемы жизни ума, которые мы иногда считываем, настроившись на нужную волну. Иногда их уже считали до нас, причём более выразительно. Всё, что я сейчас сказал, боюсь, звучит не очень научно, если не псевдонаучно, что ещё хуже… Вы хотите безукоризненного определения того, что случилось? Пожалуйста: это был прорыв Сверхобычного в обыденность. Да, это — слишком короткое описание, которое никого не способно удовлетворить, но, сколько я ни думал об этом после, я не сумел найти лучшего. Любая более длинная характеристика погрешит тем, что может быть гадательной, вступая в область, для которой у нас нет инструментов познания, то есть попросту лживой. Но давайте вернёмся к нашему рассказу! Лиза вышла, и зашёл Борис.
[29]
— Герш вошёл сосредоточенный, внимательный, озадаченный, — продолжал Андрей Михайлович.
«Надеюсь, хоть вы не будете убеждать меня написать Путину с просьбой вернуть вам ваше имение в Волынской губернии, — заметил я с мрачным юмором. — Иначе правда придётся нам всем искать психиатра».
«При чём здесь имение в Волынской губернии? — не понял он. — Гори оно синим пламенем! Нет, у меня к вам действительно просьба, но другого рода… Скажите, что вы думаете об этом?»
Борис положил передо мной свой телефон, на экране которого светились шесть строк: тех самых, что я имел удовольствие прочитать вам позавчера.
«М-м-м, — протянул я, не зная, что сказать. — А чьи это стихи?»
«Ваши», — сообщил Герш с полной, немного комичной серьёзностью.
«Мои?!»
«Ваши, Государь, ваши, Николай Александрович!»
«Ах да, это же из «Чапаева и пустоты»! — вдруг сообразил я. — «Он им крикнет с пенька: «In the midst of this stillness and sorrow…», — и далее по тексту».
«Не всё ли равно, откуда? — упрямо возразил Борис. — Что вы думаете про мысль, которая здесь содержится?»
«Я, если честно, не вижу никакой особой мысли в этих шести постмодернистских строчках», — признался я.
«А я вижу! — не согласился Герш. — Мир создаётся ритуалом, строится ритуалом, поддерживается ритуалом. Не любым, конечно: ежедневное почёсывание носа поутру ничего в существовании мира не изменит… Вы знаете, почему Небесный предвечный Мессия до сих пор пренебрегает несчастной еврейской
