Голоса - Борис Сергеевич Гречин

Декан впился в этот лист глазами и, изучив, вручил мне гневным жестом:

«Полюбуйтесь!»

На листе обычного машинописного формата я с изумлением прочитал написанное печатными буквами, возможно, для того, чтобы нельзя было найти автора по почерку:

Протестуем против закрытия творческой лаборатории А. М. Могилёва и отказываемся посещать занятия вплоть до её восстановления!

Ниже стояли подписи без фамилий: размашистые, дурашливые, как бы нарочно сделанные таким образом, чтобы их трудно было сличить с образцом подписей студентов в их личных делах.

«Андрей Михалыч, признавайтесь: вы срежиссировали? — зазвучал неродственный голос декана. — Ваших рук предприятие?»

Я даже рот распахнул от изумления. С трудом нашёлся:

«Сергей Карлович, да как вы… Неужели мне пришло бы такое в голову?»

«Нет, вам бы не пришло, — согласился он. — А вот кому, интересно, пришло? Как возмутительно, как бесцеремонно! Посещать они, видите ли, отказываются… Так мы откажемся вас учить, остолопы! Как будто нарочно подкладывают доценту Могилёву такую безобразную свинью! Вот, поглядите, что бывает, когда хоть немного ослабишь узду! Весеннее обострение в интернате для буйных!»

Неизвестно, сколько бы он ещё распалялся, но ситуацию спасла Настя, которая начала всхлипывать и в промежутках между всхлипами выдавливала из себя:

«Сергей Карлович! Это же мой первый педагогический опыт — не эта лекция, а вообще апрель… В рамках аспирантской практики… И тут такой позор… И Андрею Михайловичу ещё прилетело, а он-то в чём виноват… Не зря мне вчера Антон сказал, что я дура и неумёха, и в аспирантуру зря пошла… Лучше бы на рынке торгова-ала…»

Она умудрилась даже пустить слезинку. Декан быстро оценил обстановку и сменил гнев на милость.

«Вот что, голубчик: это ведь ваша подопечная? — обратился он ко мне. — Берите её под ручку, ведите её в кафе, напоите чаем с валерьянкой, накормите мороженым. Объясните ей, что всякое бывает в жизни. А с этими архаровцами я сам разберусь. Придётся пригласить к себе старост да объяснить им, что никто не трогает их драгоценного доцента, зря устроили бурю в стакане воды. Ну, идите уже, идите, и барышню забирайте! А то развели тут телячьи нежности!»

[5]

— Стоило нам спуститься в вестибюль, — продолжал Могилёв, — как Настя проворно вытерла эту свою одну-единственную слезинку и весело рассмеялась.

«Какой актёрский талант пропадает!» — то ли упрекнул я её, то ли восхитился.

«А что же делать: надо было выручать своего научного руководителя! — пояснила она. — Андрей Михайлович, а ну и правда айда в кафе? Когда вы меня ещё накормите мороженым?»

«Я даже и не против, — согласился я, хотя меня так и подмывало сказать, что это её Антон должен её кормить мороженым. — Только… верхняя одежда у тебя на кафедре?»

«Нет, в студенческой раздевалке!»

Кафе-столовая находилось в пяти минутах пешего ходу от корпуса факультета. Мы действительно взяли по кофе и мороженому, сели у окна-витрины за длинный «барный» стол на высокие стулья. От предложения заплатить за неё Настя отказалась. Я сообразил, что мы здесь не ради того, чтобы её успокаивать, а чтобы обменяться последними новостями и выработать план действий.

Девушка принялась мне объяснять, что же, собственно, только что случилось на её лекции. Рассказ занял какое-то время, поэтому, чтобы вам не наскучить, передам его в третьем лице. Перед лекцией, говорила моя аспирантка, к ней подошла Ада Гагарина, заряженная благородным негодованием так, что от неё аж искры сыпались, с вопросом: чтó ей известно о закрытии лаборатории? Ада уже успела с этим вопросом до начала занятия побывать на нашей кафедре, но новая временно исполняющая обязанности начальника дала ей отлуп, приняв ещё холоднее, чем меня, и сказав ей ещё меньше. Ада чувствовала, что ей нужно пока оставаться на факультете, так сказать, в центре событий, где может всё решиться, — но желательно не в коридоре. После звонка коридор опустел бы, и она сразу стала бы приметной жертвой для, так сказать, «врагов нашего дела», которые поспешили бы на неё наброситься. Каких врагов? — изумился я на этом месте. Бугорина? Он на больничном. Михаила Вячеславовича? Так проректор и побежит из главного корпуса на наш факультет нас разыскивать! Всё верно, согласилась Настя, но не у одного страха глаза велики: гнев тоже искажает восприятие. Итак, не желая оставаться в пустом коридоре, Ада и попросилась к Насте на лекцию: «спрятаться», так сказать, за спинами однокурсников хотя бы на первые сорок пять минут, на задней парте списаться с другими участниками нашей группы и сообразить, что делать дальше. Настя разрешила: как же было не проявить солидарность с коллегой по общему проекту? Да и не могла она, в сущности, отказать: лекция-то стояла у четвёртого курса и, если лабораторию действительно ликвидировали, где же ещё следовало находиться старосте одной из групп этого курса, как не на занятии, бывшем у неё по расписанию?

«Пара» с самого начала пошла не блестяще. Какие-то говоруны вздумали вполголоса общаться между собой. Анастасия Николаевна сделала им замечание. Замечание не возымело действия, не помогло и второе. Настя заметила студентам, что такое поведение — это некрасивое неуважение к педагогу. Те равнодушно огрызнулись: мол, а с чего бы нам вас уважать? Мы вас видим первый раз в жизни, возможно, и последний.

«Верно, — грустно согласилась юный педагог. — Видимо, и последний. Андрей Михайлович вернётся уже со следующей недели. Ничего, похоже, у нас не получилось с нашим проектом…»

Студенты навострили уши, а кто-то из сидевших на первом ряду спросил: почему, мол, не получилось?

«Тут, — рассказывала Настя, — я поняла, что сейчас разревусь перед ними как дурочка».

Но плакать ей не пришлось. Староста сто сорок первой группы вышла вперёд, к аудиторной доске, и обратилась к потоку, тонкая, гневная, энергичная, чем-то действительно смахивающая на Керенского:

«Почему не получилось? А вы спросите у меня! Потому что есть люди, которые вставляют палки в колёса любому новому начинанию! Доцент Могилёв проводит уникальный эксперимент! По результатам этого эксперимента студентам, может быть, разрешили бы защищать диплом в форме творческой работы! Он для вас старается, дурачьё! А вы сидите здесь, развесив уши, и ещё хамите его аспирантке! Вам на всё наплевать! Вас сейчас лишат последнего глотка свежего воздуха, а вам хоть бы хны! Карлыча сейчас уберут с декана, во главе факультета станет один… пожилой нимфоман, а вы молчите и не пискнете! Могилёв оскорбится, напишет заявление об уходе, небритый любитель девочек получит полную свободу, вас и ваших подруг будут по одной приглашать в кабинет декана или уже сразу к нему в койку,