Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

слезу и затряслась всем телом. — Ослепил тебя бог, когда выбирал ты себе жену! И я... я тоже перед тобой виновата. Прости, мой сыночек! Должна была съездить, своими глазами поглядеть на этих выродков. Недаром говорят: выбирая пищу, погляди на повара, выбирая невесту, погляди на мать... Безухая, страшная, ну чистая ведьма!

— Про меня говорите все что угодно, а мать не трожьте! — возмутилась Джумагуль.

— Вот-вот, слышишь, сынок, уже на свекровь кидается! Скоро избивать будет. О несчастная моя старость! Кто меня защитит?!

— Да перестаньте вы завывать! — прикрикнул на женщин разъяренный Турумбет.

— Люди! — заголосила старуха. — Умираю!

— Вы скорее других на тот свет загоните! — произнесла сквозь слезы Джумагуль.

— Молчать! — гаркнул Турумбет. — Ты чего язык распустила, матери перечишь! А? — И он надвинулся на нее со сжатыми кулаками, с подергивающейся от гнева щекой. — Забыла свое место?! Так я напомню! Я научу! Эх!

Первый удар пришелся по спине.

Гульбике вскочила и, соблюдая приличия, проворно выскользнула за дверь.

Вскипевшая ярость затуманила глаза Турумбета. Он бил, не разбирая куда. Джумагуль валилась на пол. Он подымал, ставил на ноги и бил снова.

Гульбике просунула в юрту голову, шепнула встревоженно:

— Ты по животу... по животу не бей — беременна! — и поспешно скрылась.

Но Турумбет уже ничего не слышал. Он остановился только тогда, когда увидел в руках липкую красную жижу. Поднес руки к лицу. На указательном пальце болталось большое кольцо. Догадался — вырвал арабек из ноздри. Глянул на лицо Джумагуль, залитое кровью, швырнул арабек и, плюнув, вышел.

17

Несколько дней назад под сердцем что-то шевельнулось. Раз, другой... Джумагуль положила руку на живот, прислушалась... Странно. Будто ворочается кто-то... Она не ощутила радости, или тревоги, или прилива нежности. На окаменелом лице не дрогнул ни один мускул. «Нужно скорей», — подумала она спокойно, даже равнодушно и снова принялась вертеть ручную мельницу.

— Хоть подмела бы, — процедила сквозь зубы старуха. — Не скажи — ничего, ленивая, делать не будет.

Джумагуль взяла веник, старательно перевязала развалившиеся прутья, пошла подметать. Ее не задевали больше оскорбления и глумливая воркотня старухи. Она не страдала уже от издевательского, откровенно пренебрежительного отношения мужа. Все как-то сразу потеряло для нее значение, стало пустым и безразличным. Будто послушное животное, она безропотно исполняла все, что от нее потребуют, и только в движениях и жестах появилась тяжелая медлительность, вялость, скованность.

Порой Джумагуль вспоминала, какую острую душевную боль испытала после первых побоев. Теперь этой боли не было — словно заморозили что-то внутри, опустошили грудь. Она жила оцепенев, механически двигалась, работала, отвечала. Жила ничего не видя перед собой.

Джумагуль не помнит уже, когда впервые явилась к ней эта мысль. Сначала она пронеслась сквозь сердце падучею звездой — мелькнула и исчезла. Но след остался. Подобно язве от ожога, он постепенно все сильней и глубже разъедал ее сердце. Джумагуль не противилась. И теперь эта мысль преследовала ее уже неотступно, днем и ночью. Страшная, спасительная мысль...

«Скорее... Скорей!.. — монотонно стучало в висках. — Сегодня?.. Нет, завтра...»

— Долго ты будешь еoе возиться? — донесся до Джумагуль откуда-то издали голос старухи. — Час уже метешь одно место!

Невестка поставила веник, вернулась к ручной мельнице.

— Будем ужинать сами. Турумбет придет поздно.

«Значит, старуха будет одна. Нужно сегодня!» — тотчас сработала мысль, а вслух Джумагуль сказала:

— Не хочу. Устала. Лягу.

— Тебе все лежать бы! Ох, работница!

«Только б не встретиться с ним... Нужно из юрты прямо в овраг, потом через поле...»

— Спишь уже?

— Нет.

— Дрова принеси. Ночь морозная будет. Вон как метет!

Джумагуль поднялась, принесла сухой хворост, подложила в очаг.

— Ну, теперь и поспать можно, — наевшись, сказала старуха. — Уснуть бы скорей — бессонница... Тебе хорошо — какие заботы? Муж накормит, муж оденет, муж обо всем позаботится. А у меня...

Гульбике еще долго ворчала, жаловалась, упрекала. Но Джумагуль не слушала: «Багдагуль говорила, устроили мать у кого-то в Чимбае, в доме прислуживает... Большевой с Туребаем отвезли. Добрые люди, на чужое горе отзывчивые... Айтбай говорил: другая жизнь, будущее, уважение к женщине!.. Где ж они, твои сладкие обещания? Каждый сам себе будущее ищет, дорогу в другую жизнь выбирает. Вот и я тоже...»

Снова шевельнулось под сердцем, неуклюже заворошилось в животе.

«А он? Что будет с ним... Нет, об этом думать не нужно! Там девочка. Конечно же. Она будет мечтать о красивой любви, о счастье, о светлой жизни... А потом ее будут бить, затаптывать в грязь, плевать в душу... Она пройдет с начала до конца все тем же кругом, которым прошла ее мать и мать ее матери... Нет, хорошо, что там девочка!»

Переливчатый храп Гульбике прервал размышления Джумагуль. «Нужно вставать, — подумала она и ощутила, как все существо ее противится этому. — Завтра...»

Ухватившись рукой за решетку, Джумагуль тяжело поднялась, накинула на плечи рваный зипун, тихо двинулась к выходу. В темноте наткнулась на пустую горлянку, перевернула, едва удержалась на ногах.

— И ночью не дадут поспать, — подняла голову Гульбике, но тут же, улегшись на другой бок, захрапела снова.

Джумагуль притаилась, выждала еще несколько минут, бесшумно выскользнула из юрты.

Ветреная, морозная ночь схватила ее в колючие объятия. Снег залеплял глаза, непроглядной завесой отгородил ее ото всего вокруг. Ни земли, ни неба — сплошная белая кипень.

Джумагуль метнулась в сторону оврага, по памяти угадывая тропу. Глубокий снег мешал идти. Внезапно что-то острое хлестнуло по лицу. Отпрянула в испуге, вытянула руки — ветка...

С обрыва спускаться было легче — держалась за кусты. А вот и первая межа.

Джумагуль торопилась, часто оглядывалась назад, настороженно прислушивалась к каждому шороху. Опасения были напрасны — разве выйдет кто в такую погоду из теплой юрты! Не слышно даже лая собак — забились в свои конуры, греются... Интересно, будут ее искать?

Привычная дорога вывела Джумагуль на берег канала. Оглянулась еще раз — никого. Прошла вдоль кручи, разыскивая знакомый спуск, и, не найдя его, съехала вниз на корточках.

Вода в канале замерзла. Джумагуль ступила на твердый лед,