Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

подпрыгнула, ударила каблуком — лед не поддавался. В нервозном нетерпении она кинулась в заводь, туда, где набирали воду. Еще вчера она сама черпала тут из проруби. Вот где-то здесь, у берега... Куда ж она пропала?

Разгребая ногами снег, плотным слоем покрывший ледовый панцирь реки, Джумагуль несколько раз прошла взад и вперед. Полыньи не было. Тогда она упала на колени и начала шарить руками, чтобы найти хоть след, хоть малую трещину. Нет... В бессильной ярости, уже потеряв надежду, она заколотила кулаками по льду. Откуда-то снизу, из глубины канала, ей ответил глухой, едва различимый гул...

Джумагуль села на лед, расплакалась. Едкий мороз сушил ее слезы и резал глаза, ломил пальцы, пробирался под ветхий зипун. «Мама!» — жалобно, потерянно позвала она.

Сколько просидела так, Джумагуль не знала. Ей показалось только, что снегопад прошел и стало еще морозней. «Что же мне делать? — подумала она, с трудом подымаясь на ноги. — Вернуться домой?» Эта мысль показалась ей еще более ужасной, чем та, которую она теперь от себя гнала. «Куда же?» — Она стояла на льду посреди канала в полной растерянности, беспомощная, трясущаяся. И вдруг блеснул у нее в голове спасительный луч: «К матери! Нужно идти в Чимбай!» Она не знала, правда, где находится этот Чимбай и далеко ли до него. Но какое это имело сейчас значение! Хватаясь за кустарник, она вскарабкалась на прибрежную кручу, опасливо поглядела в сторону темных куполообразных силуэтов аула, торопливо засеменила на восток, где, помнила, проходил широкий наезженный тракт.

Только сейчас почувствовала Джумагуль, как она промерзла, окоченела. Ноги не хотели идти, не повиновались, будто чужие. А ей уже не терпелось — скорей, подальше от этого проклятого места, уйти, уйти!

«Хорошо, что лед оказался твердым! — обновленно стучало сердце. — Ведь это сразу три жизни: моя, младенца и матери — она не вынесла бы моей смерти, зачахла или наложила на себя руки... А теперь, если будем все вместе, ничего нам не страшно!.. Только б найти дорогу, добраться...»

Сыромятные сапоги, словно колодки, стиснули ноги, тяжелый живот затруднял каждый шаг, но Джумагуль не останавливалась, шла...

Блеклый зимний рассвет застал ее на дороге. По обеим сторонам раскинулась ровная, выбеленная за ночь, широкая степь.

От бессонной ночи, от тяжких переживаний, от голода, который сосал все сильнее, у Джумагуль кружилась голова, в глазах появился лихорадочный блеск. Хотелось сесть, передохнуть, растереть окоченевшие ноги, но она все шагала. Ее гнала вперед опасность погони, звала к себе какая-то неясная, смутная надежда, заключенная в слове «Чимбай».

Она не заметила, как на горизонте возникла фигура всадника, а увидев его перед собой, растерялась: скрываться было поздно. Завернувшись в платок так, что остались открытыми только глаза, вобрав голову в плечи, Джумагуль медленно двигалась навстречу раннему путнику, гадая в волнении, какую опасность он может для нее представлять. Чем меньшее расстояние разделяло их, тем ниже Джумагуль опускала голову, лишь изредка исподлобья бросая на всадника короткие пугливые взгляды. Что-то знакомое было в его крупной фигуре, в том, как он сидел на коне, где-то видела уже Джумагуль эту вывернутую наружу полосатую шубу. Но где, на ком?.. Они уже почти поравнялись. Оставалось несколько метров. И вдруг Джумагуль припомнила: это шуба отца, вот так, немного откинувшись назад, сидел на коне Зарипбай! Позабыв обо всех своих страхах, она вскинула голову, глянула в лицо всаднику и, охваченная неожиданной радостью, ухватилась за стремя:

— Отец!

Все это произошло стремительно, настолько, что всадник на минуту оторопел.

— Йе! — удивился он, еще не понимая, с кем свел его случай на этой пустынной дороге. — Ты кто?

А Джумагуль заторопилась, заговорила сбивчиво:

— Это я, отец... Джумагуль... ваша дочь... Вы узнаете меня, отец?

На этот раз Зарипбай удивился еще больше: ну уж чего угодно, а такой встречи не ожидал!

— Ты?.. Ты что тут делаешь?

— Отец, отвезите меня в Чимбай... к матери... Мне плохо здесь!.. Мне... Я здесь умру, отец... — причитала Джумагуль, вытянув перед собой красные, одеревеневшие руки.

Зарипбай насупился. Он знал, что Джумагуль была выдана замуж за джигита из этих мест. Знал не потому, что интересовался когда-то судьбою дочери, но потому, что среди прочих разговоров услышал как-то и эту новость. Дошло стороной до ушей Зарипбая и то, что зять у него лентяй и бездельник. Но ему-то, Зарипбаю, что до того!

А Джумагуль, — вся ожидание, вся трепет, — не отрывала от него доверчиво-беззащитного взгляда. Ей казалось, в Зарипбае вскипит сейчас отцовское самолюбие и, уязвленный обидами, нанесенными его дочери, он бросится мстить неблагодарному роду мангитов. И гнев действительно сверкнул в холодных глазах Зарипбая.

— Домой! — приказал он сурово и закричал в исступлении: — Иди обратно! Позорить род, беспутная! Иди!

— Отец... — взмолилась Джумагуль, — пожалейте, отец!..

Зарипбай подтолкнул ее сапогом, но дочь не повиновалась.

— Ах, так?! — воскликнул Зарипбай и огрел ее плеткой. Второй удар рассек зипун и самотканое платье. Закрыв рукой обнажившееся плечо, Джумагуль побежала.

Зарипбай догнал, конем преградил дорогу, ударил наотмашь. Но женщина снова обошла коня, снова побежала вперед. На этот раз, обезумев от ярости, отец развернул иноходца и направил его на дочь. В последний момент, противясь воле наездника, животное встало на дыбы, на мгновенье нависло над головой Джумагуль и опустилось, лишь слегка задев ее мордой. Эта вольтижировка продолжалась до тех пор, пока Джумагуль не упала.

— Встань! — прохрипел над ней Зарипбай. — Подымайся, сволочь!

Джумагуль лежала. Тогда он спрыгнул с коня, рывком поднял ее с земли, ударил по лицу:

— Пойдешь?!

Она покачала головой отрицательно.

— Пойдешь?! — и еще одна звонкая пощечина.

— Нет!

Спасаясь от града ударов, Джумагуль отскочила в сторону, побежала. Она слышала за спиной горячее дыхание коня. Плеть обжигала плечи. Она не знала уже, куда бежит, не видела перед собой дороги, но останавливаться не хотела, не могла, не имела сил...

Игра в дурака затянулась за полночь. Играли молча, сосредоточенно — то надолго задумываясь, то азартно швыряя карты одну за другой. Самодовольная ухмылка Дуйсенбая свидетельствовала, что он не в проигрыше. Турумбет хмурился, жевал ус, почесывал бычий затылок. Закончив очередную партию, Дуйсенбай потянулся, сладко зевнул, сдвинул карты в сторону:

—