Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

16

И снова потянулись дни, однообразные, как песчинки, пустые, как такыр. Томясь от постоянного безделья, Турумбет слонялся по аулу, распугивал ребят, играющих в ашички, похабно зубоскалил над дехканами, ковыряющимися на своем клочке земли. Односельчане отвечали ему единодушной неприязнью и колкими насмешками, которые, впрочем, до Турумбета не доходили. Эх, когда б не страх перед Таджимом, какое он рассказал бы им — сразу прониклись бы уважением! Но Турумбет молчит — многозначительно, с достоинством истинного нукера.

Недели две назад Айтбай-большевой чего-то толковал ему про тещу — больная, мол, несчастная, одинокая совсем. Но Турумбет лишь отмахнулся: ему-то что? Ну, пусть живет себе как знает, Турумбет — простите — не дурак, чтобы сажать ее себе на шею, — с него и Джумагуль достаточно вполне!

Айтбай колол сначала Турумбета какими-то жалостными словами — про чувства, старость, человечность, потом, рассердившись, стал поносить и угрожать. Ну, погоди, подумал Турумбет, нагрянем мы сюда с Таджимом, припомню тебе эти слова! Все я тогда тебе припомню! И что с женой моей на улице шептался — спасибо, мать сказала, — и что людей на смуту подбиваешь, и вообще...

Но время шло, а вестей от Таджима не было. Турумбет ежедневно справлялся у бая, не пора ли собираться в путь, но Дуйсенбай, хоть и прикидывался хранителем страшной тайны, тоже ничего сказать не мог. А Турумбету не терпелось поскорее оседлать коня и, закинув винтовку за плечи, отправиться туда, где льется кровь дармовых баранов и стреляет в котле расплавленное масло. Он смеялся сейчас над своими прошлыми страхами и, ощущая себя грозным нукером, рвался в поход.

Но и сегодня, как вчера и позавчера, он возвращался от Дуйсенбая ни с чем. Забыли про него или, может, разуверились в его преданности? Сомнения разбередили душу Турумбета, расстроили, ожесточили... Он шел, тяжело переставляя ноги, заложив руки за спину, степенно наклонив голову, — с тех пор как вернулся с «заработков», он ходил уже только так — солидно, с достоинством бывалого мужчины, погруженного в глубокое самосозерцание.

Еще не доходя до юрты, Турумбет услышал голос матери:

— Я не звала ее сюда, не приглашала! Вы привезли — вы и держите ее у себя!

— Где ж ваше человеческое сердце? — спокойно увещевал знакомый мужской голос. — Вот придет Турумбет, увидите, сам предложит ей остаться в доме.

— Милые мои, зачем же принуждать? Как говорится, насильно мил не будешь, — посльшался другой, слабый и надтреснутый, женский голос. Где-то Турумбет уже его слышал. Но где?

Обойдя Джумагуль, приткнувшуюся у порога, Турумбет ступил в юрту. Кивнул Туребаю. Швырнул в угол папаху. Около печки, завернувшись в платок, сидела какая-то женщина. Только внимательно приглядевшись и напряги память, он признал в ней тещу. Да, трудно было в этой изможденной, высохшей старухе с застывшим в глазах испугом узнать прежнюю Санем! Положим, и тогда, когда приезжал Турумбет за невестой, не была его теща свежим цветком, но сейчас и вовсе как скрученный ствол саксаула... Приятная встреча, ничего не скажешь! И откуда только она явилась? Неужели Айтбай?.. Шелохнувшаяся было в душе Турумбета острая жалость уступила место раздражению. «Как же это? Без моего согласия, вопреки моей воле... — шептало уязвленное самолюбие и отгоняло прочь другой голос: — Ну, ладно, с Айтбаем у нас особый счет, но она-то ведь не виновата... За что ж ее гнать?»

Громко разрыдалась Джумагуль.

— Ну! Скажи свое слово! — потребовал Туребай, впившись взглядом в лицо Турумбета.

Видя растерянность и колебания сына, Гульбике поспешила ему на помощь:

— Если нужна ей дочь, пожалуйста, — пусть забирает. Не держим!

— И ты так считаешь? Да? — будто за горло схватил Турумбета джигит.

— Да чего ты привязался к моему сыну?! Иди в свой дом наводить порядки!

Но Туребай не отступал:

— Разве ж мать твоей жены тебе чужая? Она и тебе мать! А будет скитаться, по миру пойдет — тебя люди заклеймят позором!.. Подумай!

— Подумал уже, — глухо отозвался Турумбет и отвел глаза в сторону. — У меня одна мать.

— Вот! Слышали? Одна! — возликовала Гульбике... — Это жены могут быть и две, и три, а мать — одна!

— Значит, гонишь? Так?

Разговор оборвался. И вдруг, поднявшись с порога, Джумагуль заявила решительно:

— Я свою мать не брошу!

Турумбет молчал, словно конь переминаясь с ноги на ногу.

— Тогда убирайтесь обе! Для моего сына найдется еще невеста! — истерично крикнула Гульбике.

Спокойный, ровный голос Санем казался неожиданным, как солнце в самум:

— Я не хочу, чтоб из-за меня разбилась ваша семья. Главное, дети мои, ваше счастье... Не плачь, дочка, — все будет хорошо. Не пропаду... Не плачь — тебе нельзя!.. Ведь скоро появится у вас ребенок, и сами — вот увидите — другими станете, и ты, и твой муж... Уж так устроены люди, что родителей начинают ценить лишь тогда, когда сами становятся родителями. К несчастью, это случается иногда слишком поздно...

— Мама! — бросилась, прижалась к Санем Джумагуль. — Я не пущу... Не пущу тебя, мама!

— Не будь ребенком, — гладила ее по спине Санем.

— Я позабочусь о твоей матери, — сказал Туребай, нахлобучивая шапку. — Пойдемте, мамаша.

— Счастливого пути! — язвительно напутствовала их Гульбике.

— Будьте счастливы, дети!

Джумагуль закрыла лицо руками, согнулась, расплакалась безутешно.

Турумбет не находил себе места: уж очень скверно все получилось! На душе, будто в конюшне, нагажено. Подло! Противно!.. А все она виновата, жена распроклятая. Зачем было мать привозить?! Облегчив душу непристойной руганью, Турумбет вспомнил, что привезли Санем Айтбай и его дружок, как будто даже и не советуясь с Джумагуль. Выходит, она здесь вроде и ни при чем... А-а, чего тут думать: ясное дело — она виновата! Кто ж еще?.. Мать, Гульбике, тоже хороша! Зачем такой шум-тарарам подняла? Разве ж нельзя было выпроводить тихо, красиво? Свяжешься с этими женщинами — одна неприятность! Теперь разговоров будет на весь аул! У-у, чертово племя! Ведьмы патлатые! Проучить бы вас кулаком по ребрам!..

Каким-то нюхом учуяв состояние сына, Гульбике пошла на хитрость.

— Бедный мой мальчик! — неожиданно пустила она