Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

— Опаздываете, — сурово посмотрел усатый сначала на Дуйсенбая, потом на Турумбета, выглядывавшего у того из-за спины.

— Старались по силе возможности, — кротко объяснил Дуйсенбай.

Усатый и Дуйсенбай втиснулись в плотное кольцо тел. Турумбету указали рукой в сторону, где небольшими группками расположились джигиты в одежде победней и с манерами попроще. Джигиты усадили его на попону, забросали вопросами: и откуда он такой, из какого рода, и много ли у него детей, и хорошо ли припрятал жену. Под общий смех кто-то спрашивал, на кого он бросил свое стадо и куда в последний раз отправил караван со шкурками каракуля. Еще не освоившийся с новой обстановкой, Турумбет отмалчивался, да от него, собственно, и не требовали ответов. Просто всем было весело и привольно, хотелось посмеяться, услышать соленую шутку. Правда, будь Турумбет повнимательней, он, вероятно, заметил бы, что смех у джигитов какой-то неестественный, нервный, что у изможденного соседа его смеется почему-то только рот, а глаза остаются серьезными, сосредоточенными и будто даже немного испуганными. Но Турумбет ничего не заметил. «Выходит, не так это страшно, как мне казалось, — пронеслось у него в голове. — Спасибо Дуйсенбаю, не обошел меня своей милостью. А то остался бы в стороне, как сноп при дороге... Ну, теперь при дележке я вырву свое, не упущу! Будет тебе, брат Турумбет, и почет, и богатство! А там, глядишь, и вторую жену можно в дом привести. Вот только что делать с этой, с Джумагуль?..»

Перед джигитами, на каждые пять человек, поставили большие чашки с супом и подносы с кусками жирного мяса. Чьи-то руки из-за спины бросили на расстеленные платки свежие румяные лепешки. И джигиты без особых церемоний, без важничанья и взаимных приглашений, набросились на еду.

Турумбет старался не меньше других: уж если привалило такое счастье стать нукером, значит, нужно оправдать эту высокую честь. Вскоре, однако, он почувствовал, что возможности его не безграничны и в брюхо, как в мешок, всего не затолкаешь. «Подлый петух! — с досадой пожирал он уже только глазами лежавшее перед ним мясо. — И дернула же меня нелегкая зарезать птицу! Ходила б себе на свободе, нагуливала жир. Так нет же!..»

— Эй, джигит, зачем важничаешь? — повернулся к Турумбету сосед, ловко расправлявшийся с огромной мозговой костью.

— Наелся, — с сожалением признался Турумбет.

— Будешь так есть, любой ребенок одолеет!

Турумбет оглядел жующих, чавкающих, сытно отрыгивающих джигитов, самодовольно усмехнулся: ну, пожалуй, с такими, как эти, он еще справится.

Когда подносы и чашки были опустошены и убраны, откуда-то из-за деревьев появился старик с седой бородой, в высокой белой чалме.

— Это кто? — толкнул Турумбет своего соседа.

— Чудак, это ж ахун — наш главный духовный наставник.

Ахун вышел на небольшую полянку, обвел взглядом разношерстное воинство. Джигиты встали, раскрыли ладони, с любопытством разглядывали именитого чалмоносца.

— Благословляю вас, воины ислама! — произнес ахун неожиданно высоким голосом. — Пусть вера и сила наша властвуют на земле до скончания века! Будьте счастливы, джигиты! Да поможет вам аллах в священной битве с гяурами, отступниками, смутьянами! Аминь!

Нестройный хор мужских голосов повторил: «Аминь», и тотчас раздалась команда: «Стройся!»

Турумбет не очень ясно представлял себе, как это он должен строиться, но, поглядев по сторонам, сообразил. Усатый прошел вдоль неровного строя, пересчитал джигитов, громко спросил:

— Все умеют стрелять?

Никто не ответил. Турумбет тоже.

— Дорогой Таджим, доверяем тебе наших храбрых джигитов — верных защитников ислама! — дрогнувшим голосом пропел ахун, обращаясь к усатому предводителю новобранцев. — Береги их, заботься, как о родных сыновьях!

— Клянусь вам, отец! — бодро откликнулся Таджим. — Ну, джигиты мои, в путь! К восходу доедем до Бабай-тугая, ночью переправимся через Амударью. По коням!

Нукеры оседлали коней, гуськом двинулись за Таджимом. Когда последний всадник скрылся в темной лесной чаще, ахун благочестиво огладил лицо и белую бороду, сказал Дуйсенбаю:

— Аллах милостив и милосерден. Кажется, все устроилось хорошо.

— Благодаря вашим молитвам, отец.

— Да, кто идет против ислама и наших святых обычаев, будет развеян в прах!

— Аминь! — словно эхо, откликнулся Дуйсенбай.

14

С тех пор как исчез Турумбет, прошел месяц. В первые дни Джумагуль терпеливо ждала и молчала, потом, беспокоясь все больше, спросила старуху:

— Не знаю, что и подумать. Уехал?.. Надолго?.. Когда его ждать?

У Гульбике всегда был готов один ответ:

— С твоим приходом мой сын совсем отбился от дома.

Джумагуль не поверила:

— Значит, ушел совсем?

— Ну, не совсем — на время, — замялась старуха. — Если будешь держать язык за зубами, скажу тебе правду.

— Что ж, чужая я в этом доме?

— Значит, так? Никому?.. Тогда слушай. Для тебя, конечно, женитьба — праздник, а сыну — ярмо на шею: корми, пои, одевай... Думаешь, просто? Вот и решил он, значит: уйду, мол, на тот берег, подработаю кое-что. Даст бог, справит одежду и себе, и тебе, и мне, может, какую тряпку привезет. Но если кто спросит тебя, не говори про это. Скажи, ушел на рассвете, к вечеру вернется. Поняла?

Нет, Джумагуль не поняла, почему нужно таить от людей, что муж ушел на заработки. Что ж здесь зазорного? Отчего скрывать? Но это было не единственное, чего она не понимала в жизни. Так нужно, так положено и заведено, подчинись и не допытывайся — этому учили ее с детства, и она уже свыклась с тем, что не все ей дано понять и постигнуть своим коротким женским умом. Правда, такое объяснение — «Ушел на рассвете, к вечеру вернется» — казалось ей ложью слишком наивной, но возражать Гульбике она не стала.

А ложь эта шла от Дуйсенбая.

На третий день после загадочного исчезновения сына старуха пришла к Дуйсенбаю. Она не ошиблась: благодетель и покровитель их семьи знал, где находится Турумбет. Вот тогда-то и сказал ей Дуйсенбай и про заработки на том берегу, и про то, как отвечать на расспросы любопытствующих односельчан.

Гульбике приняла объяснения бая без всяких сомнений и всем, кто спрашивал о сыне, отвечала