Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

— У самого большого большевика, говорит. У Ленина.

— Ленин... — повторила Джумагуль. — Не знаю. Не слыхала... А может, врет он все, твой Айтбай?

Турдыгуль как-то сразу сникла:

— Вот и аксакал так говорит — врет, мол, Айтбай-большевой, только народ мутит... И Дуйсенбай тоже...

— А сбылась хоть самая малость из того, про что рассказывал?

— Сама видишь... Вот только говорил про новый закон — байскую землю между бедняками делить. Разделили.

Поразмыслив, Джумагуль сказала:

— Может, он и прав, твой Айтбай. Кто знает? Только я в это не верю... Бог создал этот мир не для радости, а чтоб испытать нас, достойны ли будущих наслаждений...

— А Большевой говорит, все будущее принадлежит нам, — недоуменно повела бровями Турдыгуль. — Ну как тут разберешься, если любишь?..

Джумагуль подняла горлянку и, не ответив девушке, пошла к своей юрте: из-под циновок выглядывала Гульбике, и невестка знала уже, что добра это не сулит.

Через несколько дней на том же месте у канала встретилась Джумагуль с другой соседкой — звонкоголосой Багдагуль. Уже не в первый раз после свадьбы видела Джумагуль эту невысокую, подвижную, широкоскулую женщину. Они здоровались, задавали друг другу несколько ничего не значащих вопросов и тут же расходились каждая своей дорогой. Дружеского откровения и доверительности никогда в их отношениях не было. При всей потребности в теплом человеческом участии Джумагуль не могла открыться просто так, перед знакомой или соседкой, с которой не связывали ее ни давнишняя дружба, ни близкое родство. Она носила свои думы в себе, молча, ни с кем не разделяя их тяжести. Она избегала и опасалась откровенных признаний еще и потому, что каждая женщина в том ауле могла оказаться родственницей Турумбета или приятельницей Гульбике, а тогда уж беды не оберешься. И Джумагуль молчала. Никогда не навязывала ей своей дружбы и Багдагуль. И вдруг сегодня она разговорилась. Ей нужно было знать, как поживает Джумагуль и почему переменилась, хорошо ли относится к ней муж и сильно ли неволит старуха. Зачем это ей? Откуда такой интерес? Нет, лучше уж поостеречься.

Возможно, знай Джумагуль поближе эту женщину, она была бы откровенней и доверчивей. Но Джумагуль ее не знала.

Багдагуль происходила из рода мангит и по линии отца имела родственные отношения с Дуйсенбаем. Она была еще совсем ребенком, когда умерли родители. Дуйсенбай взял ее к себе на воспитание. Неизвестно, как сложилась бы судьба Багдагуль, если бы однажды она не убедилась, что Дуйсенбай питает к ней не только отцовские чувства. В ту же ночь девушка бежала с Туребаем — бедным поденщиком, недавно появившимся в ауле.

Гнев Дуйсенбая не знал границ — мало того, что лакомый кусок вырвали у него, можно сказать, прямо из глотки, мало того, что этот кусок обошелся ему в целое состояние — так во всяком случае считал сам Дуйсенбай, — так кто ж его вырвал? Голодранец, какой-то пришлый поденщик и, главное, инородец — казах! Нет, с этим Дуйсенбай примириться не мог! Он вынашивал планы жестокой мести, кровавой расправы. Но жители аула, все как один, стали на защиту молодоженов; не имея в ауле родственников, Туребай за честный труд, за свой открытый и добрый характер стал родным для всех. Затаив обиду, Дуйсенбай отрекся от Багдагуль и больше не считал ее родственницей. А односельчане, сложившись по крохам, купили молодоженам корову, барана, принесли зерно, помогли поставить кибитку. С этого началась их семейная жизнь. Не было в доме большого достатка, но почему-то тянулись сюда близкие и дальние соседи. Приходили за советом и с радостной новостью, приходили по делам и просто так — поговорить, почаевничать. Чаще других, чуть не каждый день, посещал их Айтбай.

— Ну, заходи, садись с нами ужинать, — как обычно встретил его Туребай несколько дней назад. — Вот тыкву жена сварила. Попробуем.

Багдагуль поставила перед гостем бульон, придвинула чашку с горячими, дымящимися кусками тыквы.

— Ешь, — еще раз предложил хозяин. — Говорят, кто тыкву ест, бессмертным будет.

— У каждого свои заботы: у одного — как день сегодняшний прожить, у другого — о бессмертии, — усиленно дуя на горячую тыкву, улыбнулся Айтбай. — Слыхали, как ответил Умирбек-острослов ишану, когда тот угощал его тыквой?

— У тебя на каждое слово свой рассказ. Ну, давай уж, выкладывай, — заинтересовался Туребай.

— Значит, однажды этот ишан угощал Умирбека тыквой. «Ешь, говорит, Умирбек, на здоровье. Кто тыкву ест, бессмертным будет». Как протянет руку Умирбек за новым куском, так ишан повторяет это каждый раз. Надоело Умирбеку, озлился: «Что-то отца вашего не видать, а то поели бы вместе». Ишан удивился: «Разве не знаешь, отец мой давно умер?» А Умирбек говорит: «Что ж не кормили его тыквой?»

Туребай рассмеялся:

— Неплохо ответил... Только это про тыкву ишана было сказано, наша другая, настоящая.

— Бессмертная! — шутливо подсказал Айтбай.

— Ну, коль не бессмертная, так уж продлевающая жизнь наверняка. Это я говорю точно. Не будь у нас этой тыквы, давно бы с голоду померли.

Теперь рассмеялся Айтбай.

— Пока острите, тыква остынет, — вмешалась в мужской разговор Багдагуль. — Ешьте.

Через несколько минут Айтбай сказал:

— Хотел у вас об одном деле спросить.

— Что знаем — ответим. Спрашивай.

Айтбай отстранил тарелку, вытер усы, задумался — похоже, нужные слова подыскивает.

— Видал я тут как-то жену Турумбета... Как ее?

— Джумагуль, — подсказала хозяйка.

— Джумагуль... — повторил Айтбай. — Не слыхали, что там у нее с Турумбетом?

— Какое мне дело до чужих жен! — усмехнулся Туребай, выразительно поглядев на Багдагуль.

— Я серьезно. Вчера Турдыгуль ее встретила, говорит, совсем извелась, зачахла вроде.

— С таким мужем да при такой свекрови не то что зачахнешь — сгниешь заживо, — сочувственно вздохнула Багдагуль. — А чем поможешь?

— Нужно ей как-то помочь. Совсем пропадет ведь.

— Правильно говоришь, Айтбай, — поддержал хозяин. — В чужое место приехала, ни родных, ни знакомых, слово сказать некому. Трудно ей, бедняге...

— Был я недавно в Чимбае — на базар ездил. Познакомился с одним человеком. Из-за Еркиндарьи. Как там, спрашивает, наша невеста? Ну, рассказал, что знаю. А он мне о