Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Лицо ваше мне знакомо, а вот имя — забыл.
— Нурым.
— Нурым... — Дуйсенбай припомнил распорядителя на своей последней свадьбе, племянника Кутымбая. — О-о-о! Жива ли, здорова семья моего дорогого друга?
— Кутымбай-ага шлет вам сердечный привет.
— Вот большая радость, большая радость!.. — Помедлив, Дуйсенбай решил, хоть это и противоречит традиционному этикету, сразу же выведать, с какою целью пожаловал к нему посланец Кутымбая. — За искренний привет — искреннее спасибо. А больше ничего не желал мне передать мой лучший друг?
Нурым бросил выразительный взгляд в сторону Турумбета, все еще подпиравшего стены юрты, и Дуйсенбай догадался:
— Туреке, позаботься, пожалуйста, о нашем желанном госте. Там коня расседлать нужно, корму задать...
И Турумбет, проклиная гостя, снова косил клевер, поил и чистил коня, полагая, что за труды свои он будет вознагражден, по крайней мере, приглашением на жирный плов, который уже шипел под навесом. Но время шло, а о Турумбете будто забыли. Тогда он стал водить коня перед самой юртой: туда — обратно, туда — обратно. Однако и этот маневр ни к чему не привел: Дуйсенбай и Нурым продолжали о чем-то заговорщически шептаться, поочередно, то один, то другой, опасливо оглядываясь по сторонам. «Ну что за разговор такой, чтоб о приятеле своем забыть?» — досадовал Турумбет, не зная уже, как о себе напомнить.
А разговор за стенами дуйсенбаевской юрты действительно был серьезный.
После ухода Турумбета гость сказал:
— Мой бай-ага прислал меня к вам, чтобы сообщить приятную новость: в Кунграде собирается сила, которая даст отпор большоям. Нужны верные люди, а людям нужно чем-то питаться. Вы должны выделить одного нукера и трех коров.
Нурым еще долго рассказывал о планах отряда, о Кутымбае, который уже все положенное отправил в Кунград, об усатом Таджиме, поклявшемся уничтожить Шайдакова... Дуйсенбай не слушал: три коровы! Три откормленные волоокие красавицы жалобно мычали в его душе. Это за что же он должен отдавать кому-то свое состояние? Почему? Где такое записано?..
— Таджим хотел заехать к вам самолично, но срочные дела повернули его дорогу в Кунград, — говорил Нурым, а Дуйсенбай все не торопился с ответом.
— Надеюсь, мой гость не откажется заночевать в этой юрте? — решил он пока выиграть время, чтобы все хорошо обдумать:
— Заночую, пожалуй, — поздно уже, да и конь притомился. А утром дадите ответ... Что это за человек все перед юртой ходит? — заподозрил недоброе Нурым.
— Аппетит нагуливает. Не беспокойтесь.
На всякий случай Нурым понизил голос:
— Усатый Таджим велел передать вам еще одну новость: скоро большои выедут в аулы для раздела земли между безземельными босяками. Так велено найти близких людей и самолично выделить им участки.
— Передай Таджиму, Дуйсенбай не такой уж простак — сам кое-что понимает.
Беседу их прервал Турумбет. Охапка дров для очага, с которой он появился в юрте, была неплохим предлогом — лучшего, во всяком случае, он придумать не смог.
— Все устроил как полагается, бай-ага. Вот и дровишки...
— Да ты что — жара такая!
— А ночью бывает сыро. Погода переменчива.
— Ну ладно, садись. Этот джигит взял жену из вашего аула, — представил бай Турумбета.
— Не этот ли славный джигит увез Джумагуль, дочку вдовы-воровки? — поинтересовался Нурым.
— А вот нам и плов принесли, — предвкушая удовольствие, потер руки Дуйсенбай. — Прошу дорогого гостя, прошу...
Турумбет потянул носом воздух, и мысль об ароматном плове вытеснила из его сознания весь остальной мир.
10
Ранняя осень, заглянув в юрту Турумбета, не обнаружила там заметных перемен. Все оставалось по-прежнему — и дряхлые кошмы на полу, и циновки на стенах, и даже очаг, не переложенный с лета. Не переменились и сами хозяева: все так же пристально следила за невесткой, не давая ей ни минуты отдыха, Гульбике, так же томился от постоянного безделья Турумбет. И только в Джумагуль, вернись она в аул Кутымбая, никто не узнал бы прежней красивой и статной девушки. Померкли под вздутыми, покрасневшими веками иссиня-черные искристые глаза. От ветра и холода, будто кожура бухарской дыни, растрескались упругие щеки. Над пепельным, грязно-серого цвета припухлым лицом торчали, выбившись из-под косынки, короткие редкие волосы. Теперь Джумагуль не жалела, что нет у нее зеркала, в котором могла бы увидеть свое отражение. Недавно, набирая в канале воду, она разглядела на дне какое-то незнакомое, чужое лицо. «Неужели это я?» — испугалась Джумагуль и инстинктивно оглянулась. Нет, за спиной никого не было. Она схватила горлянку и побежала. Уже далеко позади остался канал, а она все никак не могла остановиться, будто убегала и не могла убежать от опасного преследования. Сердце билось, словно вынутая из воды рыбешка. Джумагуль задыхалась, падала, но, поднявшись, снова бросалась бежать. В последний раз, споткнувшись о корягу, больно ушибла колено. Не в силах подняться, расплакалась. Теперь она сразу все поняла: так вот почему дурно относится к ней муж, все время хмурится и сторонится — да разве можно к такой уродине относиться иначе! Вот почему он уходит из дому и пропадает где-то по два-три дня! Боже, когда же это с ней случилось? И отчего? А она еще, глупая, обижалась и в душе укоряла его! Что же теперь будет? Как дальше жить?
Но размышлять над этим вопросом у Джумагуль не было нужды: за нее уже все обдумала и решила Гульбике — что делать, как мыслить, чем жить.
Временами, когда Джумагуль разжигала очаг или вертела ручную мельницу, в воображении ее возникало то страшное, отталкивающее видение. Она вздрагивала, гнала его прочь. Видение исчезало, но потом возвращалось снова, всегда внезапно, всегда подкрадываясь из темного угла. С тех пор на лице Джумагуль, когда она встречала мужа, стала появляться виноватая, заискивающая улыбка, натянутая гримаса, которая так не согласовывалась с ее грустными настороженными глазами.
Иногда среди ночи Турумбет приходил к ней, будил грубым толчком в плечо, больно сжимал грудь. Избегая взгляда, отворачиваясь от ссохшихся губ, он брал, что положено ему по праву мужа, и тотчас уходил. Не приласкав, без слов, презрительно скривив рот. Нет,
