Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А наутро натянутая, фальшивая улыбка появлялась опять. Вот и сейчас, наматывая пряжу на веретено, она краем глаза поглядывает на мужа, и на устах ее блуждает эта улыбка.
Турумбет отвернулся, чтобы не видеть жены. Впрочем, какое ему дело до этой женщины — пусть себе улыбается, если хочет, пусть плачет — ему все равно.
Кряхтит, переваливаясь с боку на бок, старуха.
Хлопает циновкой разгулявшийся ветер.
— Эй, Турумбет, ты дома? — вторгается с улицы громкий мужской окрик.
Турумбет подымает голову, прислушивается.
Из-за откинутой циновки появляется худой смуглолицый джигит.
— А, заходи, Айтбай, — нехотя подымается Турумбет. — Ну, чего?
— Обрадовать вас пришел.
Лицо у Турумбета словно каменное.
— Чего молчишь? Или не нуждаешься в радости?
— Говори, — без всякой заинтересованности отзывается Турумбет и скребет под рубашкой спину. — Золота все равно не принес...
— Ты брось! Земля — то же золото! Выходи. Из Чимбая приехали, будем байскую землю делить. Указ такой есть, понял? Тебе тоже выделим. Собирайся!
— Мне не нужно! — отрезал Турумбет.
— Твое дело.
— Зачем же отказываться? — робко спросила Джумагуль, когда Айтбай вышел. — Нужно бы взять. Вы не бойтесь — я сама обработаю.
— Придержи свой язык! Проживу без твоего плешивого ума! — резко оборвал ее Турумбет. — Если руки чешутся, обработай делянки, что дал мне Дуйсенбай.
— Верно, сынок, — поддержала Турумбета старуха. — На кой тебе с этими босяками водиться? Сегодня насильно отберут у бая землю, разделят между собой, завтра аллах их накажет. И землю возвратит баю, и еще покарает страшною карой.
Турумбет накинул на плечи халат, вышел на улицу.
Толпа дехкан окружила незнакомого мужчину. Они о чем-то оживленно толковали, указывали руками в сторону байских полей. Потом, выслушав незнакомца, двинулись вдоль улицы, выкликая из юрт хозяев.
— Вы еще ответите за это! Кровью поплатитесь! — крикнул им вслед Турумбет и злобно сплюнул.
11
«Не понимаю, и зачем только люди ссорятся? — любил иногда пофилософствовать Дуйсенбай наедине с самим собой. — Хочешь, чтоб было так — скажу так. Хочешь иначе — пожалуйста, скажу иначе. Слово недорого стоит. Хуже, когда ответ приходится держать делом, — ну, для примера, расплатиться с батраками, или выгодно сбыть урожай, или, как прошлый раз, отдать коров для джигитов Таджима. И то — неплохо ведь тогда придумал! — сто хороших слов одно дурное дело заменить могут. Хотите коров — пожалуйста, будут... Только попозже. Немного попозже. Хоп?.. Сколько времени прошло с тех пор, никто не пришел за коровами. А отдай я их тогда, не подумав, — все, прощайте, красавицы! Вот что значит мудрое слово, вовремя сказанное!»
Впрочем, Дуйсенбай умел не только слова говорить.
Выпроводив Нурыма, он пошел осматривать стадо. Он переходил от одной коровы к другой, и при мысли, что с тремя из них нужно расстаться, сердце его сжималось и болело, как мозолистая нога в тесном сапоге. Целую неделю мучился Дуйсенбай, не зная, что бы это такое предпринять. В конце концов выход был найден: в ближайшую пятницу он отправился на базар и почти за бесценок купил трех коров, тощих, костлявых. Он поставил их в хлев и, очень довольный своей находчивостью, стал спокойно дожидаться посланцев Таджима. А посланцев все не было. Дуйсенбай уже начал забывать понемногу о своем обещании, как вдруг среди ночи явился сам Таджим. Он был взволнован, куда-то торопился. Не сходя с коня, сердито спросил Дуйсенбая:
— Где твое обещание?
— Прошу, зайдем в юрту. Отдохни, чай попьем. Гостем дорогим будешь.
— Некогда. Ты скажи прямо: дашь коров или нет?
— Чего говорить о паршивой скотине! Тут дела посерьезней: землю босяки отбирают!
Таджим разгладил усы, сурово сдвинул густые брови:
— Ты на нас положись! Мы в эту землю, что отбирают, и закопаем их как раз. Только крепко нам держаться нужно один за другого. Вот как держаться!.. Ты почему аксакалу не поможешь? Он теперь сельсовет, советская власть. Понял? Через него многое сделать можно... Ну, тороплюсь я. Отгонишь коров к священному дереву. Там ждут. А нукер чтоб был готов через неделю, — и ускакал, оставив хозяина наедине со своими сомнениями и недобрыми предчувствиями.
Одевшись, Дуйсенбай пошел в хлев, отыскал купленных на базаре коров, остановился перед ними в задумчивости. За время, что прошло, они отъелись, будто округлились даже. И морды теперь не волочатся уже по земле... Нет, что ни говорите, а удивительная это все-таки вещь, душа человеческая! Кажется, сколько там дней простояли коровы в хлеву Дуйсенбая, а прирос к ним душой — оторвать невозможно, породнился вроде. А ведь когда купил, чужие были — без жалости отдал бы...
О странных свойствах человеческой души Дуйсенбай размышлял весь путь до священного дерева, где с тоской во взоре навсегда простился со своими коровами. На обратном пути он занялся подсчетами, что проиграл и что может на этом выгадать. Проигрыш был явный, выгоды весьма туманные, и это еще больше расстроило Дуйсенбая. Наконец, когда на рассвете он уже подходил к аулу, напомнила о себе еще одна забота: за неделю нужно подготовить нукера. Легко сказать — подготовить! Из кого готовить? Где его взять? Кто согласится на риск да притом еще будет молчать, не выдаст своего покровителя?
Судьба благоволила к Дуйсенбаю. Она сама посылала ему навстречу того, на ком он остановил свой выбор. Такое совпадение нельзя было оценить иначе, как указание свыше.
Дуйсенбай заметил его еще издали. Знакомая фигура. Турумбет!
— Ты что здесь делаешь в такую рань?
— Хотел вас видеть, бай-ага.
— Случилось что-нибудь?
— Случилось. Еще вчера прибегал — не застал вас дома. Анжирал из Чимбая приехал. Землю делят!
Новость была Дуйсенбаю уже известна. Тем не менее, дабы показать Турумбету, какую важную услугу оказывает он своим сообщением, Дуйсенбай притворился, будто слышит о ней впервые:
— О боже! Когда же он приехал?
— Не знаю, бай-ага.
