Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

Человек всемогущ. Он способен сворачивать горы и, если нужно, лоханью вычерпать море. Силы и терпение его беспредельны. Но — осторожно! — не дайте понять человеку, что горы не имеют границ, а море бездонно и работе его не будет конца. Иначе силы покинут его, и не сможет он сдвинуть не только что горы — жалкий валун и, беспомощный, замрет перед лужей.

Но никуда не денешься — нужно молоть, нужно отжимать хлопковые зерна, нужно вертеть веретено. И Джумагуль прядет. От бесконечных однообразных движений ломит руки, едкий пот стекает в глаза, застилая их зыбкими разноцветными кругами. Несмотря на жару, временами по телу прокатывается знобкая леденящая волна. — «Может, заболела?» — спрашивает Джумагуль и от этой мысли испытывает какое-то горькое облегчение, будто воедино смешались жалость к себе с ожесточением против себя самой... Нужно вертеть веретено!.. А если заболеет, разве кто сжалится над ней, приласкает? Мама... Как она там одна? Хоть какую бы весточку подала... Проклятая свекруха. Уставилась — глаз не спускает. Вертеть веретено... А Турумбет? Где он ходит целыми днями, чем занимается? Конечно, жена не может об этом спросить, не имеет права, но рассказал бы сам... Молчит. И ее ни о чем не спросит — будто чужая. Отчего так кружится голова? И руки дрожат. Неужели заболела?.. Хорошо, что Турумбет сегодня дома. Узнать бы, почему. Может, хотел с женой побыть?.. А жаль, нельзя ей встретиться с Бибигуль, — не пускает. И Бибигуль, наверное, тоже. Поговорить бы с ней — на душе полегчало б, а то... Вертеть, вертеть веретено!..

Гостей никто не ждал — жара. Кому же в голову взбредет в такую пору? Взбрело.

Айтен-мулла и Мамбет-мулла стояли на пороге. «Каким это ветром занесло их сюда? — мелькнуло в голове Джумагуль. — Недобрым, недобрым. А может, этот похотливый старик решил теперь меня околдовать?.. Боже, что же мне делать?»

Айтен-мулла был все такой же и, несмотря на жару, одет был по-прежнему: шапка с мохнатой шерстью, длиннополый халат, ичиги в галошах. С отвращением и ненавистью смотрела Джумагуль на желтое лицо с кустиками жалкой растительности, с угристым носом, похожим на клюв хищной птицы, с глазами-буравчиками, прикрытыми взлохмаченными порыжевшими бровями.

— Заходите. Пожалуйста. Прошу вас, — вскочил Турумбет.

Муллы, как-то оба разом, нагнулись, сняли галоши, опустились на колени, провели ладонями по лицу. Затем Мамбет-мулла представил гостя:

— Айтен-мулла. Мы с ним в Хиве учились вместе. Привел вот, пусть, думаю, молитвами своими благословит молодоженов.

— Два муллы в одном доме — это к удаче! — обрадовалась Гульбике, прикидывая в уме, какую бы извлечь из этого корысть. Но так как ничего вещественного придумать не смогла, решила использовать их на духовные надобности: — Кстати, и брачную церемонию совершите.

— После свадьбы?

— Ну и что? Обряд и после свадьбы не грех.

— Что до свадьбы грех, после свадьбы — долг, — усмехнулся Айтен-мулла и взглянул на своего бывшего однокашника. Они о чем-то шептались, полистали затрепанную книгу и пришли к единодушному выводу, что брачный обряд — грех только после развода и что, стало быть, просьба Гульбике не противоречит воле аллаха.

Джумагуль заварила чай, поставила перед гостями. Голова раскалывалась от боли, перед глазами мельтешили черные пятна, подгибались ноги. А тут еще этот мулла! Ну чего он все время пялится на нее? Будто съесть хочет. Спросить бы у него, как там мать. Нельзя. Нужно ждать, когда сам скажет. А если не скажет? Выходит, снова Джумагуль ничего не узнает?

Подмигнув невестке, старуха вызвала ее на улицу: нужно угощение готовить для дорогих гостей. И слава богу, подумала Джумагуль, хоть не придется выслушивать их тошные речи!

Когда бульон был готов, она разлила его в чашки и поднесла гостям. Соблюдая вежливость, муллы начали угощать друг друга, уговаривать, прижимать руки к сердцу. Затем, наскоро сотворив предобеденную молитву, набросились на еду.

Старуха и Джумагуль ели из одной чашки. Собственно, ела Гульбике, потому что у невестки после первого же глотка к горлу подступила тошнота.

Но худшее было впереди. Как страшной казни, ждала Джумагуль того момента, когда, вдосталь начавкавшись, муллы протянут ей чашки с объедками. Из уважения к старшим она должна будет начисто выгрести и съесть эти остатки — таков обычай. И никому нет дела до того, что ей страшно, — да-да, страшно, потому что — она давно это знает! — остатками пищи можно околдовать человека. Тем более, когда это объедки муллы.

Предчувствия не обманули Джумагуль.

— О благодарение аллаху! — протянул ей чашку Айтен-мулла. — Кто остатки доедает, того наш всевышний вдвойне одаряет. На, съешь!

Она взяла чашку, посмотрела на нее так, будто не объедки, а ядовитая змея извивалась там, и, не в силах превозмочь отвращения и страха, поставила.

— Почему не ешь? — незаметно подтолкнула ее старуха.

— Спасибо. Сыта.

Муллы переглянулись. Один покачал головой, другой поцокал языком: какое кощунство! Гульбике бросила выразительный взгляд на сына, призывая его к немедленным действиям в защиту чести семьи. Но Турумбет, увлеченный едой, не заметил этого взгляда. Тогда Гульбике решила сама повлиять на невестку:

— Ты среди людей или среди зверей воспитывалась?! Ты про мечеть хоть слыхала?

«Зачем же она при посторонних?» — мысленно возмутилась Джумагуль и, уже не отдавая себе отчета, ответила дерзко:

— Где уж нам! — и сразу сжалась, как испуганная птица.

Конец перепалке положил миролюбивый Мамбет-мулла:

— Ну, Гульбике, приготовь воды для обряда.

Старуха налила в кисайку холодной воды, поставила перед муллой, а тот достал из чалмы узелок, из узелка какую-то свернутую бумажку и, погрузив ее в воду, повернулся к Айтен-мулле:

— А свидетели?

— Обойдемся. Сами будем свидетелями. Ты со стороны невесты, я — от жениха.

— Вообще-то в Коране записано... — неуверенно начал Мамбет-мулла, но более решительный Айтен-мулла перебил его:

— Так и записано. Читай Коран.

А Джумагуль не могла оторвать глаз от кисайки, в которой плавала свернутая бумажка. «Так вот, значит, какой путь выбрали они, чтобы меня околдовать!»

— Встань! — приказал Айтен-мулла Турумбету, и тот неохотно поднялся. Чувствовалось, что вся эта процедура, для чего-то придуманная матерью, ему не