Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

С каждым новым куплетом невеста на три-четыре шага приближалась к юрте.

Поздно ночью, утром рано —

наш мулла всегда с Кораном.

Молится за нас Мамбет,

и ему от нас — привет!

Джумагуль, как заводная кукла, отвесила поклон и переставила ноги. Теперь до порога оставалось уже шагов десять, не больше. В это время из юрты вышла толстая сутулая старуха с неприветливым грубым лицом. Джумагуль догадалась — свекровь. В руках у старухи была огромная деревянная чашка, наполненная печеными пустышками и джидой. Не взглянув на невесту, она стала пригоршнями разбрасывать угощения во все стороны, и детишки, вертевшиеся у ног, налетели на них, как воробьиная стая. Дорога в юрту была открыта. Зажатая между двумя молодками, Джумагуль подошла к порогу и остановилась.

— Дом твоей свекрови. Поклонись, доченька, — подсказала Бибиайым.

Об этом обычае мать рассказывала ей особенно подробно. Чтобы не уронить своего достоинства, не нужно торопиться с поклоном — пусть напомнят еще раз. И Бибиайым повторила:

— Поклонись.

После этого Джумагуль ладонями коснулась порога, а затем приложила их ко лбу.

Правая сторона юрты была отгорожена плотной занавеской — шымылдык называлась она. Пока шла свадьба и вместе с женихом веселились мужчины, невеста должна была скрываться за этой занавеской. Спасительный шымылдык! Наконец-то Джумагуль сумеет отдохнуть и от страшной усталости, и от бесконечных обрядов, и от назойливого людского любопытства. Ничего не значит, что шымылдык не нов. Важно, что он даст возможность свободно вздохнуть и собраться с силами.

Немного освоившись, Джумагуль подняла платок, висевший у нее на лице, и осмотрела ту часть юрты, которая видна была из-за шымылдыка. Прокопченный, давно не мытый купол, пожелтевшая циновка, покрытые копотью и пылью боковые жерди. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять — давно не убирали в юрте, даже перед свадьбой не убирали. «Ну и неряха же, наверно, моя свекровь, — подумала девушка и тут же отмахнулась: — Какое это имеет значение? Было бы у нее сердце чистое, а в юрте чистоту я уж наведу сама!»

Джумагуль облокотилась на остов юрты, и, хотя жесткие крепящие ремешки больно врезались в спину, задремала. Разбудил ее веселый девичий гомон. Сверстницы — девушки и молодки — пришли поздравить невесту. Они наперебой рассказывали, в каком родстве находятся с Турумбетом и кем, следовательно, будут приходиться его жене. Затем начались расспросы: откуда Джумагуль, и кто ее родители, и где она жила до сих пор. В разгар беседы за шымылдык свалилось веретено и охапка хлопка. Джумагуль не удивилась: так заведено. Чтоб, значит, невестка в доме вертелась, как веретено. К тому же старуха, очевидно, желает испытать, на что способна ее невестка. Ну что ж... Ловко навернув хлопок мизинцем левой руки, она начала прясть.

А беседа продолжалась. Исчерпав все вопросы, касавшиеся жениха и невесты, девушки заговорили о своем — о джигитах, которые не дают им прохода, о новом платье, купленном кому-то из них, о счастливых предзнаменованиях и зловещих приметах.

Джумагуль слушала их, улыбалась, иногда, не прекращая сучить пряжу, вставляла слово. Когда в юрте появилась Бибиайым, у нее был готов уже немалый моток. Посаженая мать заглянула за шымылдык, весело поприветствовала девушек. Некоторое время спустя, уже не видя ее из-за занавески, Джумагуль расслышала приглушенный голос Бибиайым:

— Послушай, Гульбике, девушка всю ночь не спала. Отдохнула бы, поговорила с подругами. Нельзя же так: не успела переступить порога, а ты ее за работу.

— Пусть привыкает, — ответила свекровь преднамеренно громко — чтобы услышала сноха. — Теперь я ей хозяйка. Что захочу, то и будет делать.

Слова Гульбике испугали Джумагуль, но она не подала виду. В конце концов работы она не боится — были бы только мир и согласие в их семье. Больше ей ничего не нужно.

Веселье за стенами юрты разгоралось все ярче. Громче звучали застольные песни, взрывы дружного смеха, нестройным многоголосым хором гудела свадьба.

Сидя за своим шымылдыком, Джумагуль не знала, что происходит сейчас там, за праздничным дастарханом. Но все равно этот гул, этот заразительный смех радовали и веселили ее. Как-никак, а это ее свадьбу празднует народ, ради нее собрались, за ее счастье пьют. Странно только, почему о ней забыли. Спрятали за шымылдык и забыли! Будто она здесь вовсе и ни при чем, посторонняя. Будто никому до нее и дела нет. Странно... И на мгновение Джумагуль померещилось, будто это и вправду чья-то чужая свадьба, будто она здесь действительно посторонняя, случайная гостья, которая без приглашения пришла и незамеченной уйдет. Где-то внутри зрела обида: если для свадьбы достаточно одного жениха...

Только к вечеру, когда свадебный той уже близился к концу, все сразу вспомнили о невесте.

— Открывайте лицо! Открывайте лицо! — неслось со всех сторон.

В юрту со смехом и криком ввалились женщины. Кто-то поднял шымылдык. Две молодки стали по бокам Джумагуль. Сквозь плотную толпу, усердно работая локтями, пробился джигит.

— Открой лицо, красавица! — решительно потребовал он. — Покажись, какая ты есть.

— Отойди! Не для твоих глаз создана! — отстранила его Бибиайым.

— Что ж, попросим тогда по-другому. — Джигит достал из-под полы халата белую палочку, привязал к ней конец покрывала, которым было завешено лицо Джумагуль, и, размахивая палочкой так, будто отгонял мух, запел обрядовые куплеты. Такими куплетами по обычаю сопровождался ритуал открытия лица невесты.

Скор в посулах, скуп на плату,

наложил на землю лапу,

выше денег счастья нет,

Дуйсенбаю наш привет!

В толпе раздался одобрительный хохот, посыпались реплики:

— Так его, так! Не в бровь, а в глаз!

— Не язык — лезвие! Попадись — голову языком отрежет.

Джумагуль знала, что куплеты по случаю открытия лица невесты всегда бывают острыми и злыми, но все же смелость певца поразила ее. Соблюдая обычай, она поклонилась, хотя, будь ее воля, не взглянула бы даже на этого подлого бая.

Следующим на очереди был у певца Мамбет-мулла.

Сух, как щепка, с брюхом в ссоре,

рад чужим смертям и хвори,

где несчастье