Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В характере Гульбике было много странностей. Однако в одном ей никак нельзя было отказать — в совершенно беспочвенной, но оттого не менее твердой уверенности, что все эти трудности и лишения — дело временное, преходящее и что лучшие времена не за горами. Откуда и когда они придут, Гульбике не знала. Но что придут — не сомневалась ни минуты.
Именно поэтому она обрадовалась, но ничуть не удивилась, когда на Турумбета пал благосклонный взгляд Дуйсенбая. Все так и должно было произойти. Это судьба.
Дуйсенбай появился, когда они еще завтракали. Запросто, как равный, он сел на кошму и после традиционных приветствий спросил у старухи:
— Ну, довольны вы свадьбой, тетушка Гульбике?
— На такой свадьбе любой джигит желал бы быть женихом! Вашей щедрости, вашему доброму сердцу спасибо! — льстиво ответила Гульбике и подумала: «Телку!»
— Мы свое дело сделали. Теперь уж пусть молодые сами о своем счастье заботятся.
— Без вашего покровительства какое же может быть счастье? — сладким голосом пела Гульбике, стараясь задобрить, опьянить Дуйсенбая, усыпить его бдительность, чтобы в нужный момент разом ринуться на него со своей просьбой, выпросить, выманить, вырвать! И чем мягче становился взгляд Дуйсенбая, тем пышней расцветали желания Гульбике: «Текинский ковер!.. Нет, корова! Лучше корова. Ах, как бы не прогадать..!»
А Дуйсенбай, не подозревая даже, какая буря страстей кипит в душе старухи, какую коварную ловушку она ему готовит, говорил спокойно, неторопливо:
— Без покровительства им, само собой, придется трудно. Но я ведь не отказываюсь. Турумбет говорил вам, тетушка Гульбике, что я подарил ему две делянки пахотной земли?
Это был смертельный удар! Зверь понюхал приманку и ушел в тот момент, когда капкан готов был защелкнуться. Перед глазами Гульбике поплыла корова, текинский ковер, телка. Проплыли и растворились в тумане... Конечно, после этих слов ничего уже не попросишь... Разве что... Отчего же — тоже пригодится!
— Дай вам бог здоровья, Дуйсенбай-ага! Вы добрый человек. Не знаю, как уж вас и благодарить... Земля! Такое богатство! Жаль только сеять нечего — нет у нас зерна.
— Зерно у вас будет. Отборное, — легко пошел на приманку Дуйсенбай, и Гульбике пожалела: продешевила ведь, ей-богу, продешевила! Но поздно — назад не вернешь.
Дуйсенбай еще о чем-то разговаривал с Турумбетом, задавал вопросы Джумагуль, но Гульбике уже ничего не слышала, не различала: сознание непоправимости потери терзало ее.
После ухода гостя это вызвало у Гульбике приступ неукротимой злости.
— Что-то, смотрю, жена твоя только чаи попивает, — кольнула она Турумбета, когда Джумагуль на минуту куда-то скрылась. — На меня, наверно, работу свалить хочет.
Турумбет отмахнулся:
— Вот тебе невестка, делай с ней что хочешь. Хочешь — садись ей на шею, хочешь — запрягай в плуг. Все в твоей власти. А меня не тронь! — и вышел.
Когда Джумагуль вернулась, Гульбике скептически осмотрела ее с ног до головы, сказала:
— Есть поговорка: пусть подол у снохи не будет пустым. Понимаешь?
Джумагуль стыдливо потупилась:
— Понимаю.
— Нет. Это значит, что ты должна скорей родить сына. Говорят, у твоей матери не было сыновей?.. Нет? Ну, если и ты по той же дороге пойдешь, добра не жди!
На языке у Джумагуль вертелись резкие слова. Сдержалась, пересилила себя: невестка не имеет права возражать, невестка не имеет права говорить, думать. Невестка имеет право молчать и терпеть.
— На вот, делом займись, — бросила ей Гульбике веретено. — Сколько дней в доме, а еще мотка не сделала!
Старуха растянулась на кошме и, все чем-то недовольная, угрюмо смотрела оттуда на Джумагуль. Смотрела, как ловко мелькают над веретеном ее руки, как вздымается и опадает грудь, как выкатывается из-под ресниц крупная слеза...
9
Жара. Если внимательно присмотреться, видно, как, вздымаясь струйками, колышется разогретый воздух. Развесистые карагачи стоят — не шелохнутся. Все живое спряталось в тень, скрылось в нору, ушло под воду. Даже собаки, высунув язык, изнемогают, задыхаются. Оставив гнезда, забились в чащу молодого гребенщика лесные птицы и там, раскрыв, как спелые семечки, клювы, растопырив крылья, захлебываются. Коровы цепочкой вытянулись вдоль стен. Короткая тень прикрывает животных. Но все равно бока у них влажные и колышутся, как кузнечные мехи. Что уж тут говорить об ослах — того и гляди задымятся.
Аул словно вымер — человека не увидишь на улице. В юртах тоже не бог весть какая прохлада, но все же полегче, можно дышать. Особенно, если устроить сквозняк: поднять циновку, занавешивающую дверь, открыть заднюю часть юрты.
Турумбет так и сделал и теперь, упершись волосатыми ногами в решетку основы, лежал, отдувался. Обмахиваясь широкими рукавами, точно веером, металась на полу старуха. И лишь на Джумагуль жара будто не действует: сидит, прядет хлопок. Но это только со стороны так кажется — не действует. А присмотреться: платье — хоть выжимай, со лба — струйки пота, руки мокрые. Но ничего — работает. Как переступила порог этого дома — работает.
Иногда Джумагуль пытается вспомнить, что произошло за эти три недели. Бывали гости — самое светлое воспоминание, варила обед, убирала юрту, на шыгыршыке выжимала масло из хлопковых зерен, пряла, мыла, чистила, толкла. С утра до вечера. Каждый день. Одно и то же. Поздним вечером, измотанная, опустошенная, падала на постель. Ночью ей снился огромный шыгыршык, куда вместо хлопковых зерен бросали ее, Джумагуль.
Но хуже всего было то, что, заполучив невестку, старуха разом бросила все прежние дела, нашла себе новое занятие. Она не ходила больше по аулу, чтобы раздобыть еще одну тыкву или незаметно сорвать подсолнух. Теперь Гульбике сидела в юрте и неотступно следила за невесткой: что делает, как варит, сколько кладет, когда ест. Заметив, что невестка смолола на ручной мельнице все зерно, которое было в доме, Гульбике ненадолго уходила к соседям и возвращалась с новой порцией. Джумагуль превращалась