Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Турумбет еще раз взглянул на свою юрту, махнул рукой и поплелся к центру аула, где вокруг хауза под шатром карагачей обычно собирались мужчины для обсуждения многообразных проблем, как правило, не выходивших за пределы аульной жизни. На этот раз около хауза никого не было, кроме босоногих детей, увлеченно игравших в бабки. Турумбет ощупал матерчатый пояс, нашел монету, неторопливо подошел к ребятам:
— Ну, кто у вас тут выигрывает?
Азартные игроки не обратили внимания на Турумбета, не заметили просто. Тогда он раздвинул кольцо ребячьих тел, протиснулся внутрь и, стоя, как осел среди овец, сказал снова:
— Ну, кто продаст кости?
Курносый мальчишка в неописуемо грязной рубахе поднял голову, посмотрел на Турумбета.
— Йе! — удивленно воскликнул другой, только сейчас обнаружив присутствие взрослого. Игра приостановилась. Вытянув длинные тонкие шеи, исполосованные потеками пота, мальчишки настороженно разглядывали Турумбета, еще не понимая его намерений.
— Сыграем, — предложил молодожен, подбросив на ладони монету.
Глаза у ребят загорелись.
— Не, ребята, я его знаю, — остановил игроков курносый. — Он как проигрывает, драться начинает. Не буду с ним играть!
— Не будешь?! — угрожающе переспросил Турумбет и протянул руку, чтобы схватить обидчика. Но тот проворно отскочил в сторону, свистнул и, шлепая босыми ногами по пыли, помчался к хаузу. Мальчишек как ветром сдуло — бросились врассыпную. Отбежав на безопасное расстояние, они останавливались, корчили рожи, отплясывали дикий танец, который Турумбет воспринимал как личное оскорбление. Он поднял камень, швырнул в мальчишек и под дружное улюлюкание направился дальше.
Привычная тропа привела его к дому Дуйсенбая. Не решаясь войти, он долго топтался перед юртой, пока наконец не был замечен.
— О, Туреке, рад тебя видеть! — приветствовал его, не подымаясь с кошмы, Дуйсенбай. — Сделай доброе дело — сожни сноп клевера, брось коню. Совсем изголодался.
В такую жару Турумбет и своему коню не стал бы косить клевер, но просьба бая дороже собственного коня. Не раздумывая, Турумбет зашагал к участку, засеянному клевером, но на полпути вспомнил, что косить ему нечем, и повернул обратно. В хозяйственной юрте столкнулся с байской женой. Прежде Бибигуль никогда с ним не разговаривала, не глядела даже в его сторону. Сегодня вдруг заговорила:
— Как там моя подруга? Жива-здорова?
Турумбет взял серп, подумав, ответил:
— Жива... Послушай, твоя подруга всегда была плешивой?
— Плешивой? Ты что? Да в нашем ауле ни у кого не было таких кос, как у Джумагуль!
Турумбет засмеялся недобрым, едким смехом:
— Этого не знаю. Только, говорят, у женщины волосы длинные, ум короткий. У моей жены, видно, все наоборот: волос нету, а ум как у муллы — хитрая очень!
— Ой бедняга! — разволновалась Бибигуль. — Она заболела, наверное! Конечно, заболела. Сейчас у многих эта болезнь... как называется, позабыла... волосы падают... Тиф! Вспомнила — тиф!
— Тиф — мы этого не понимаем, а что плешивая, так это точно!
— Ой господи, Джумагуль!.. Что ж она делает?
— Волосы расчесывает!
— Нужно знахаря позвать. Она болеет. Умереть может!
— Эй, что ты его задерживаешь?! Конь стоит некормленный, — раздался из соседней юрты недовольный голос Дуйсенбая.
Через некоторое время Турумбет вернулся с охапкой свежего клевера, бросил коню, несмело вошел в байскую юрту.
— Вот спасибо, Туреке. Добрая услуга добром и вознаграждается, — ласково встретил его Дуйсенбай, все так же возлежавший на кошме. Мокрый платок, которым он обмахивался, еще быстрее завертелся в руке. — Садись.
Турумбет продолжал стоять в надежде, что вознаграждение за добро последует тут же. Радость его, однако, была преждевременной. Вместо того чтобы вручить Турумбету новый халат или пусть даже поношенные кауши, Дуйсенбай расщедрился всего лишь на сладкие посулы:
— Ты запомни это твердо — за мной не пропадет. Сторицей вернется. Понял?.. Да чего ты стоишь? Садись, — и когда разочарованный Турумбет уселся, спросил без всякого интереса: — Ну, как живешь?
— Неплохо.
— Раньше отвечал иначе.
Помявшись и почесав затылок, Турумбет выложил перед Дуйсенбаем все печальные тайны своей семейной жизни. Закончил он свою исповедь тяжким вздохом:
— Вах, бай-ага, знал бы я, что плешивая, разве б женился?
— Ну, не огорчайся, Туреке, — утешил его Дуйсенбай. — Или ты на меня обижен, что плохую невесту посватал?
Такого предположения Турумбет допустить не мог:
— Да что вы, бай-ага! Невеста была хорошая, жена плохая.
— Это, душа моя, всегда так. Не огорчайся, — рассмеялся Дуйсенбай. — Говорил же я тебе: это только первое поколение в твоей жизни. Будут у тебя еще и волосатые, и лохматые, и бородатые — всякие будут. Ты только за меня держись покрепче.
Эта перспектива, по-видимому, немного успокоила Турумбета. Он даже усмехнулся, представив себе, как она осуществляется. Мечтания его прервал сонный голос Дуйсенбая:
— Помаши немного — рука устала, — протянул он Турумбету скомканный платок.
Турумбет придвинулся поближе к баю, намочил платок в холодной воде и стал вертеть его изо всех сил. Первым уснул Дуйсенбай. Затем дремота сморила и Турумбета. Они спали, прижавшись друг к другу, согласно храпели в два голоса.
Разбудило их какое-то оживление во дворе. Бай высунул голову из юрты, увидел спешившегося всадника. «Кто бы это мог быть?» — подумал Дуйсенбай и вышел встречать гостя. Удостоверившись, что со здоровьем у того все в порядке, что дорога была приятной, а ветер попутным, что семья и родственники приезжего,
