Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очистив душу страстной молитвой, Ханымгуль позвала Нурыма и, ничего не сказав, повела его в юрту, где до сих пор еще пахло копченым мясом.
— Вот, — произнесла она торжественно, указав пальцем на Санем, — это она украла мясо. Она — воровка!
В первое мгновение Санем растерялась.
— Да вы что?.. Да разве ж я когда-нибудь?.. — лепетала она беспомощно.
— Она собралась ехать к дочери, я знаю. А это подарочек, — невозмутимо продолжала Ханымгуль. — Ну-ка, Нурым, проучи воровку!
Но тут Санем возмутилась:
— Врешь ты, старая блудница! Следы заметаешь!
Побелев от гнева и страха, байская жена схватила мешалку, что торчала из котла, и стукнула ею Санем по голове. В ту же минуту пестик, бывший в руках у Санем, опустился на голову хозяйки.
— Имя мое запачкать хочешь? Не выйдет! — крикнула вдова и в сердцах еще раз ударила Ханымгуль. — Никто тебе не поверит!
— Ой! Во-ей! — заголосила хозяйка. — Убивают!.. Что ж ты стоишь как истукан?! Убивают!
Нурым побагровел, глаза налились кровью. Вытащив нож, он бросился на Санем.
— Помогите! Помогите! — закричала она что есть мочи.
Одним ударом Нурым выбил из рук ее пестик, которым она еще пыталась защищаться, другим — в челюсть — сбил женщину с ног. Перед глазами ее блеснул нож. Острая боль пронзила голову.
Нурым поднялся, брезгливо швырнул на пол окровавленное ухо, подолом халата вытер нож. Выйти из юрты он не успел: со всех сторон на зов о помощи сбегались люди. Они ворвались в юрту, запрудили выход.
— Ну-ка, освободите дорогу! — попытался было пробиться Нурым, но на пути его встал Утамбет. Нурым хорошо знал его богатырскую силу и, встретившись взглядом, трусливо попятился.
— Дорогу тебе, говоришь?.. Я покажу тебе дорогу на тот свет! — Огромные ручищи оторвали Нурыма от пола, подняли и так швырнули, что внутри у того что-то хрустнуло.
— За что ты меня? — жалобно всхлипнул Нурым. — Я воровку наказал, а ты драться...
— Воровку? — пронесся в толпе возглас удивления, недоверия, возмущения. — Врет... Сами обкрадывают нас... Она не такая — сколько лет знаем!..
— Ладно. Разберемся, — унял Утамбет расшумевшуюся толпу. — Выясним все как положено, а тогда... — И он поднял над головой свой пудовый кулак.
Несколько человек из толпы подняли и унесли Санем. Красный след протянулся от байской юрты до жалкой лачуги вдовы.
Сердобольные соседки долго еще хлопотали вокруг Санем. Споря и отстраняя друг друга, прикладывали к ране то золу, то обожженную кошму. Наконец кровь удалось остановить. Санем открыла глаза, сказала тихо:
— Неправда все это. Я не воровка...
Ей было трудно сейчас говорить, но она решила рассказать людям все: как стала невольной свидетельницей распутства байской жены, как та, опасаясь разоблачений, стала травить и преследовать, как подло теперь Санем оклеветана. Но в последний момент новая мысль удержала вдову: почему же, спросят люди, молчала она об этом до сих пор, а сегодня решила вдруг все рассказать? Не потому ли, что хочет клеветой отомстить за побои?.. Не поверят. Поздно. Теперь уже не поверят. Только того добьется Санем, что к прозвищу воровка прибавится еще и сплетница... И Санем промолчала.
Шли дни. Боль постепенно унялась, рана затянулась твердой коркой. Но другая, сердечная рана не заживала, и душевная боль оставалась такой же острой. Санем не выходила на улицу, боялась встретиться с чьим-либо взглядом. «Воровка!» — это слово преследовало ее повсюду, во сне и наяву: Воровка...
Нет, никто, конечно, не стал разбираться во всем деле и искать настоящего вора — до того ли было полуголодным односельчанам! У каждого нелегкие заботы, своя семья, свои беды. Расчет Ханымгуль оправдался.
А «воровка» хирела и чахла. Скрепя сердце она отбросила последнюю мечту, которая еще привязывала ее к жизни, — мечту о встрече с дочерью. Разве могла она явиться теперь в дом Турумбета — ведь слава о ней могла дойти и туда! Нет, Джумагуль не поверит, конечно. Она знает свою мать. А Турумбет?.. И Санем вздыхала: дорога к дочери была отрезана.
Теперь оставался только один спаситель — бог. К нему она и пришла со своей скорбью. «О аллах!» — беззвучно шевелила она потрескавшимися губами. — Говорят, ты создал новую власть. Сделай так, чтобы она отомстила за мою погубленную жизнь! За всю ту подлость, и мрак, и грязь, в которой барахтаемся мы до самой смерти! Пусть она, эта новая власть, сотворит на земле иную, светлую жизнь — для дочери моей и детей моей дочери, для наших односельчан, для всех каракалпаков!»
7
Джумагуль тряслась на крупе коня за широкой спиной Абди — дружка Турумбета. По обычаю, невеста не могла въезжать в семейную жизнь на одном коне с мужем. Объяснение этому найти трудно, как, впрочем, и многим иным традициям и обрядам, которыми, будто дорожными знаками, была регламентирована вся жизнь каракалпака от рождения до смерти. Соблюдение обычая освобождало человека от необходимости думать и самостоятельно решать, как поступить, что предпринять ему во многих случаях, предложенных жизнью. Следование обычаю порождало фальшь и ханжество, поскольку живое, непосредственное чувство подменялось выхолощенным ритуалом. Власть обычая над волей и умом человека... Однако хватит, довольно: хулить и поносить обычаи уже вошло в обычай, порою чреватый не менее прискорбными последствиями — фальшью, ханжеством, иждивенчеством мысли и чувства...
Но не об этом думала Джумагуль, влекомая таинством посвящения в жены. Иноходец иомудской породы, закусив удила, мчал ее в неизвестность, навстречу новой жизни, загадочной и манящей, как это звездное небо. Они пересекли Еркиндарью, обогнули заросшее камышом озеро Даут-куль и выехали на большую дорогу. Потревоженные цокотом копыт, из высокой травы вылетали фазаны, устрашающе хлопая крыльями. Время от времени на дорогу выскакивали вспугнутые зайцы. Они долго тряслись перед мордой лошади, пока, загнанные до смерти, не догадывались нырнуть в придорожные заросли. Свежий ночной ветерок мчался навстречу путникам, и от всего этого на душе у Джумагуль было легко и празднично. Ей даже хотелось перекинуться словом с широкой спиной Абди.
