Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

что сказал Дарменбай, — он ведь прав! У вас же есть и глаза, и уши, так смотрите и слушайте, а не доверяйте слепо всяким сплетням. Ну, какой расчет отбирать у вас всю скотину? Где вы видели, чтобы колхозник вовсе уж без скота остался? Покажите мне такого колхозника! Эх, дорогие, вы еще и в колхоз не вступили, а уж страху на себя нагоняете. Не видите воды, а уж снимаете сапоги. А вы вступите! Не по нраву придется вам колхозная жизнь, так кто ж вам помешает выйти из колхоза, вернуться к единоличному житью-бытью? Вы попробуйте! Пощупайте новое своими руками, может, и понравится. Так кто еще хочет записаться? — В это время на глаза Жиемурату попался ходжа, и он обрадованно воскликнул: — О! И ходжеке здесь! Ну-ка, послушаем, что он скажет. Помните, ходжеке, о чем мы вчера договорились? Вы ведь тоже решили записаться в колхоз, так ведь?

Жиемурат сел, не сводя глаз с ходжи, а тот растерянно оглядывался, не зная, что ему делать.

Он действительно побывал вчера у Жиемурата. Сказал, что прослышал о создании колхоза и вот поспешил сюда, поздравить секретаря партячейки.

Ходжа сделал это, чтобы войти в еще большее доверие к Жиемурату. Но сгоряча еще и брякнул: мол, когда состоится первое колхозное собрание, он тоже на него придет и запишется в колхоз.

Когда ходжа поведал об этом Жалмену, тот взбеленился, в сердцах обругал его безмозглым ослом, а успокоившись, рассудил, что бранить ходжу уже поздно, что сделано, то сделано, идти на попятную перед Жиемуратом неразумно, и придется ходже вступить в колхоз одним из первых, а потом, возможно, им даже удастся обернуть это себе на пользу.

Жалмен только предупредил ходжу:

— Вступать вступай, ведь тебе уже уготовано местечко сторожа, но на собрание заявись перед самым концом. Чтобы твое вступление ничего уже не решало. А пожалуешь в разгар собрания да попросишь записать тебя в колхоз, так, того гляди, и другие за тобой потянутся. Как же, ты ведь тут «авторитет»! В общем, подожди, пока все разойдутся, и потихоньку подойди к нашему столу.

Вот насчет «потихоньку» у ходжи ничего не вышло. Не рассчитав время, он подоспел к самому накалу страстей и оказался на виду у всех.

Что хуже всего, его тут же заметил Жиемурат и принародно обратился к нему — уж теперь ходже никак нельзя было отвертеться!

Пришлось выйти к столу президиума. Памятуя о грозном предупреждении Жалмена, ходжа поднял на него взгляд, просящий о помощи, и Дарменбай, перехватив этот взгляд и заподозрив недоброе, тоже пристально посмотрел на Жалмена. Батрачком наклонил голову, уставился взглядом в стол.

Тогда ходжа в полном отчаянии махнул рукой и, обращаясь к Жиемурату, сказал:

— Так, Жиеке, так! Я не из тех, кто отрекается от своих слов. Пиши и меня! Только вот скота у меня нет. Сдать-то нечего. — Он протянул вперед руки. — Вот единственное мое достояние, от бога! Но уже положись на меня: все, что ни поручишь, буду делать: надо — почищу коровники, надо — пойду в сторожа.

Закончив говорить, ходжа опять, на этот раз опасливо, покосился на Жалмена. На батрачкоме лица не было, ходжа видел, что его душит гнев.

Но, боясь обратить на себя чье-либо внимание, Жалмен по-прежнему сидел ни на кого не глядя, съежившись, втянув голову в плечи. Ох, обладай он невидимой пулей, так не задумываясь всадил бы ее в ходжу! Внутри у него все горело. Однако он не мог дать волю распиравшим его чувствам. Ничего не оставалось, как сжать кулаки, стиснуть зубы и напрячь все силы, чтобы не выдать себя.

А ходжа с таким ощущением, будто все страшное уже позади, шагнул в зал и уселся в первом ряду. Вид у него был даже горделивый.

Если кто перед выступлением ходжи и собирался покинуть собрание, то теперь даже стоявшие у выхода спешили разместиться в зале.

Из-за стола поднялся Темирбек:

— Рассаживайтесь, товарищи, рассаживайтесь. Собрание продолжается. Я вот тоже хочу сказать. Чего вы все боитесь что-то потерять, записавшись в колхоз? Ничего вы не потеряете, только обретете! Вот вы слышали нашего ходжеке. Скота у него нет. А теперь будет! Разве вы еще не убедились, что Советская власть у честных тружеников ни пылинки еще не отобрала — лишь одарила их волей и достатком! Кто из вас до революции владел землей? Лишь баи да кулачье. Кто жил без нужды и забот? Лишь богатеи. Я вот за все те проклятые годы ни разу и не наелся досыта. И, ложась спать, все об одном думал: кто-то мне назавтра даст работу и хватит ли заработка на еду. Нынче же, сами видите, никого эта забота не гнетет. В самом захудалом из хозяйств имеется хоть какая-нибудь скотина. Благодарить надо за это Советскую власть, а вы к ней все с недоверием! Колхоз вам богатство сулит, а не бедность!

Темирбек вопрошающе оглядел зал:

— Так кто еще надумал записаться?

Над сидящими в зале взметнулось несколько рук.

Один из крестьян встал, одобрительно кивнул Темирбеку:

— Верно говоришь, братец! Я тут недавно. Мало кого знаю. Разве что Садыка — он сосед мой, да и возраст у нас один...

Он запнулся, чувствуя, что сворачивает в своей речи на окольную дорогу, потом продолжал:

— Так я, значит, о чем... И у меня и у Садыка хлева-то прежде пустовали. Ежели и заводилась скотина, так нужда заставляла или продавать ее, или отдавать за долги. Нынче-то мы куда как богаче зажили!.. — Он опять замолчал, наморщил лоб. — Тут все верно говорили... Только что ж это наш батрачком-то словно воды в рот набрал? Жиемурату мы, конечно, верим, да он чужак. А Жалмен — наш. Желаем от него услышать праведное слово!

Жалмен поднял голову, не вставая, сказал:

— Ты уж прости, но что толку разводить излишнее краснобайство? И без меня хватает ораторов. Вон, вы уж слушали и Жиемурата, и Темирбека, и Дарменбая. Оно, конечно, и мне бы полагалось выступить. Как молвится, не скажешь нужное слово вовремя, так после смерти уж не выскажешься. Только неловко как-то поперед других-то выскакивать. Хоть я и постарше их... — В голосе Жалмена звучала обида. — Никто ведь слова-то мне не давал! Кому приспичит, тот и тараторит, льет,