Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

Поблизости раздался истошный рев осла. Жалмен вздрогнул.

— Как орет, проклятый!.. Неужто уже полночь?..

Наконец, он добрался до места, где условился встретиться с ходжой. Ходжа уже ждал его.

— Старики спят? — шепотом спросил Жалмен.

— Не бойся, спят, как убитые. Только, по-моему, и Отеген дрыхнет.

— А ты его предупредил? Он знает, что мы придем?

— Знает, знает... Пошли в дом.

Глаза их уже привыкли к темноте. Ходжа нашарил ручку двери, толкнул ее. Они шагнули в комнату, тускло освещенную керосиновой лампой без стекла. Ходжа, боясь разбудить стариков, подкрутил фитиль, убавив огонь. Жалмен тихо прошел к Отегену, спавшему возле печи, наклонившись, потряс его за плечо. Тот не шелохнулся.

Тогда батрачком ухватил его за шиворот и с силой потянул к себе. В ответ послышался могучий храп.

— Ах ты, сын свиньи! — сквозь зубы процедил Жалмен. — Ну, погоди, я заставлю тебя встать! Ты у меня еще попрыгаешь!

Он повернулся к ходже:

— Эй, помоги разбудить этого несмышленого!

И, повысив голос, добавил на тот случай, если бы вдруг проснулись старики:

— Для него же стараешься, хочешь его в люди вывести, а он и бровью не ведет! Ну, и джигиты пошли!

Старики, однако, продолжали спать сном праведников. А Отеген, наконец, лениво потянулся, почмокал губами, как малое дитя, и уселся на постели, протирая заспанные глаза тыльной стороной ладони. Хотя ему исполнилось уже двадцать два года, в его повадках, привычках осталось еще много детского.

Жалмен, наблюдая за ним строго и выжидающе, пристроился рядом с ходжой, подложив под бок кожаную подушку, которую вытащил из-под головы Отегена. Своим большим, неуклюжим телом, походившим на тушу лежавшего верблюда, он загородил чуть ли не всю печь.

Отеген еще некоторое время повозился в постели, покряхтывая, почесываясь и словно не замечая раздражения Жалмена и ходжи, потом присоединился к ним, спросил с детской улыбкой:

— О! Жалмен-ага! Пришел?

— Нет, дома остался, — отрезал Жалмен, но тут же заставил себя фальшиво-добродушно рассмеяться. — Раз договорились, как же я мог не прийти, обмануть своего братишку? Уж тебя-то я ни в чем не обижу. Иначе какой же я тебе брат?

— Ты слушай, слушай его! — вступил в разговор и ходжа. — Он всей душой за тебя болеет. Уж раз он, волей божьей, стал тебе братом, так положись на него. И о себе подумай. Недаром молвится: не подумаешь о себе — никогда сытым не будешь. Тебе ведь охота жениться?.. Ну, вот и Жалмен считает своим долгом — женить своего братишку. Подыскал тебе невесту — лучше не нужно. И она уже была бы твоя, ежели б к ней другой не подбивался: Жиемурат. Этот чужак всем нам — как кость в горле... — Ходжа опасливо оглянулся, услышав чей-то кашель. Кашлял во сне отец Отегена, и Жалмен поспешил успокоить ходжу:

— Нам нечего бояться, мы ведь в доме нашего брата, — он пристально посмотрел на Отегена. — Ходжеке прав: Жиемурат стоит на пути к твоему счастью. Уберешь его с дороги — и тогда ничто не помешает тебе жениться на Айхан. Ты и не представляешь, братец, какое тебя ждет блаженство!

При одном имени Айхан Отеген почувствовал себя так, будто у него выросли крылья, и весь затрепетал от вожделения. Он то смеялся детски-бессмысленно, то смачно почмокивал губами, переводя горящий взгляд с Жалмена на ходжу.

Но вдруг до его сознания дошло — какой страшной платы требуют от него за женитьбу на Айхан. Он съежился, как воробей, прячущийся от ястреба, и широко открыл глаза:

— Кого это... убрать?

— Твоего врага, Жиемурата, — спокойно сказал Жалмен.

— Как... как это — убрать?

— А очень просто: убить. Ты погоди пялиться-то на меня, как на диковинку какую. Настоящий джигит не должен страшиться крови! Встретился с кем на узкой тропинке, так столкни его, не то он тебя столкнет!

— Ты ведь у нас богатырь, — льстиво проговорил ходжа. — Перед тобой и тигр не сможет устоять! Что ж ты голову-то в плечи втягиваешь? Где твоя отвага и решимость?

— Я... боюсь... — дрожащим голосом пробормотал Отеген. — Я ведь... не убивал никогда...

— Вот уж не думал, что ты трус!.. — Ходжа с укором покачал головой. — А еще хочешь жениться на первой красавице в ауле. Да ради нее ты на любое должен пойти! Пусть тебя боятся! Недаром молвится: выкажешь храбрость — самого бога напугаешь. Ты хочешь получить в жены Айхан?

— Хочу.

— Тогда для тебя убить Жиемурата — легче, чем разжевать хлеб.

В это время из-за печи послышался старческий испуганный голос:

— Вай, кто это там?

Жалмен повернулся к печке, вскочил с места:

— Проснулись, ага? Не бойтесь, тут свои.

— А, это ты, братец. А мне почудился голос ходжи... Значит, это ты уговаривал сына... вай, и повторить-то страшно! Да скажи мне кто, что ты подбивал парня на убийство, — ни за что бы не поверил! Уж лучше живьем в землю нас закопай, чем предлагать такое. Нет, братец, ты нас в черные-то дела не втягивай. Пускай уж лучше голодными будем, да с чистой совестью.

Старик, шаркая по полу босыми ногами, подошел к Жалмену, но, увидев ходжу, отпрянул назад:

— Вай, так ходжа тоже тут? Ну да, ну да, его это был голос. О аллах, чтоб глаза мои тебя не видели, а уши не слышали! На какое злодейство сынка моего толкал!..

Следом за хозяином появилась и старуха с выпученными от ужаса глазами. Зубы ее стучали, все тело била дрожь.

Она тут же заголосила:

— Ой, что же это делается! Человека хотят убить! Позор-то какой на наши головы! Аллах великий, позор-то какой!

Ходжа, совсем растерявшись, затравленно озираясь, огрызнулся:

— Заладила: позор, позор!.. Да я о вас же пекусь! Сами просили подыскать невесту вашему сыну. Вот и стараюсь.

В мозг старика, казалось, вонзился острый нож, подступая к ходже, он угрожающе проговорил:

— Эй, ходжеке! Сам голодный сидишь, а сына моего хочешь насытить!

Жалмен наблюдал за этой сценой, еле сдерживая душившую