Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

С мест раздались подзадоривающие выкрики:

— Чего замолчал? Рассказывай!

— Ну, что там, в Шурахане?

— Эй, опять Серкебай тебя попутал?

Садык еще больше растерялся, на побагровевшем лице выступила испарина, он расстегнул воротник рубахи, словно ему не хватало воздуха, хотел было продолжить свою речь, но горло перехватило судорогой, и он только махнул рукой.

Понимая его состояние, Жиемурат предложил:

— Садык-ага, успокойся, обдумай все, что хочешь сказать. Потом я дам тебе слово.

Тяжело вздохнув, Садык прошел на свое место.

— Можно вопрос? — крикнул кто-то из зала.

Жиемурат кивнул:

— Спрашивай.

— Вы вот говорите: трактор, трактор. А на какие деньги его купят? С нас сдерут?

Дарменбай, вскочив, ответил вместо Жиемурата:

— Вредная болтовня! За трактор денег с колхозников не возьмут!

— Ну да, конечно! — в голосе с места звучала насмешка. — Ты-то небось все будешь получать бесплатно!

Жиемурат, всматриваясь в темноту зала, попросил:

— Кто берет слово для реплики — пусть встанет.

В ответ послышался хриплый смех:

— Ишь, прыткий! Вот загонишь в колхоз, тогда и командуй: встать — сесть.

Слабый свет лампы, стоявшей на столе президиума, не достигал зала, и Жиемурат так и не мог разглядеть, кто бросал провокационные реплики.

Темирбек еле сдерживал бешенство: упираясь в стол сжатыми кулаками, он мрачно смотрел на собравшихся из-под насупленных бровей.

В это время с места снова поднялся Садык. Прошел к столу тяжелым, решительным шагом.

Медленно, отчетливо проговорил:

— Меня, вот, в колхоз и загонять не надо. Сам вступаю, по доброй воле. — Он повернулся к президиуму. — Запишите меня, братцы. Пусть я буду навечно ваш, и живой, и мертвый. Пишите: отдаю в колхоз лошадь и арбу.

В зале начал было закипать шум, но его заглушили аплодисменты сидевших в президиуме. Да и многие из крестьян встретили заявление Садыка одобрительными выкриками. Жиемурат радостно улыбался. У Темирбека прояснилось лицо. Он предложил выступить Отегену, ездившему с ним в Шурахан.

Тот встал, растерянно оглядываясь, потом под поощряющие крики неуверенной походкой направился к столу. Некоторое время он переминался с ноги на ногу и лишь шевелил губами — а вместе с ними шевелились и его черные усики. Наконец, запинаясь, стал рассказывать, что ему довелось увидеть в колхозах Шурахана. Казалось, он поддерживает и Темирбека, и Садыка, выступавших до него.

Но под конец Отеген неожиданно заявил.

— Только в колхоз меня не заманишь, нет! Что я, дурак, всей скотины лишиться? А не дай бог, помрет кто из родни? И поминок-то не справишь. Ишь, придумали: отдай им весь скот! А придет нужда, так паршивой козочки не сыщешь.

Темирбек, бледнея и наливаясь яростью, спросил:

— Ты что же, видел таких, у кого в хозяйстве и козы не осталось?

— А как же. Видел. Не видел бы — не говорил.

С места, не вытерпев, вскочил Давлетбай:

— Врешь!

Жиемурат дернул его за полу телогрейки: мол, не горячись.

А из зала кто-то крикнул:

— Эй, нечего затыкать рот Отегену!

Другой голос возразил:

— А кто затыкает? Пускай только правду говорит, а не брешет.

Уверяя, что крестьянам, вступившим в колхоз, придется расстаться со всей скотиной, Отеген задел в их душе самое больное место.

В зале шумели, кричали, шушукались, многие стали подниматься, собираясь уйти. Казалось, и это собрание вот-вот потерпит крах.

Тогда к столу президиума прошел Турганбек:

— Братцы! Ну, чего расшумелись-то? Да бог с ним, со скотом! Э, негоже мне отставать от Садыка. Пишите и меня! И забирайте всю мою живность: лошадь и овцу. Я ведь кому их отдаю? Да своим же землякам, с которыми мне теперь трудиться рука об руку. А помру, так они меня похоронят и поминки справят. Неужто колхоз овцы для меня не найдет? Ведь он, колхоз-то, побогаче будет каждого из нас.

Турганбек требовательно посмотрел на Жиемурата и Давлетбая:

— Ну? Записали?

Шум и движение в зале быстро шли на убыль. Все снова рассаживались по местам.

Из темноты раздался голос Бектурсына-кылкалы:

— Меня тоже пишите. Э, где наша не пропадала! Говорят, коли уж весь народ куда-то двинулся, так садись, жена, мне на плечо, пойдем и мы.

— Кто еще, товарищи? — поощряюще вопрошал Жиемурат; глаза его радостно блестели.

Записалось еще девять человек. И на этом дело застопорилось. Жиемурат бросил выжидательный взгляд на сидевшего рядом Жалмена: мол, неплохо бы и тебе выступить. Но тот и бровью не повел. Смотрел перед собой, опершись щекой о ладонь, и выражение его лица было задумчивое и безучастное.

Жиемурат снова обратился к собравшимся:

— Записывайтесь, братцы!

— Э, пусть записывается тот, кому не дороги ни скотина, ни родители! — бросил кто-то от двери.

Уже несколько крестьян потянулись к выходу.

И тогда не выдержал Дарменбай. Он стукнул кулаком по столу и яростно проревел:

— Стойте! Стойте, кому говорю! Вы что — в кусты прятаться? От новой жизни никуда не спрячетесь! Куда бы вы ни пошли — повсюду Советская власть!

Он постарался взять себя в руки и заговорил уже спокойней:

— Почему вы заткнули уши, закрыли глаза? Вы ведь бывали и в городе, и в других аулах, наслышались о колхозах, а иные видели их своими глазами! Что же вы верите всякой брехне и отворачиваетесь от правды? Посидите да послушайте, что вам говорят, да пораскиньте мозгами — вместо того, чтоб на улицу-то бежать. От правды не убежите!

Жиемурат с опаской следил за Дарменбаем: как бы тот в горячке не наломал дров, не отпугнул крестьян угрожающим тоном своей речи.

Дарменбай от гнева был красный, как перец, глаза у него горели. Собравшиеся, однако, слушали его внимательно, никто не шелохнулся.

Не успел он произнести последние слова, как дверь отворилась, и в зал как-то бочком протиснулся ходжа.

Жалмен, увидев его, побледнел, сжал губы, метнул на вошедшего уничтожающий взгляд.

Но ни ходжа, ни другие этого не заметили.

Жиемурат, воспользовавшись наступившей паузой, встал и проникновенно заговорил:

— Товарищи! Вникните в то,