Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

Он незаметно подмигнул Серкебаю.

Тот солидно наклонил голову:

— Что ж, и я не против такого зятя.

— Эй, сынок! — тут же распорядился хозяин. — Ради такого дела зарежь-ка ягненка!

— Э, кум! — остановил его Серкебай. — Достаточно будет и курицы. Рано еще закатывать большой той.

— Да ты не беспокойся, Сереке, скотинки у меня хватает. А я всем готов пожертвовать, лишь бы видеть сына женатым!

— Что-то я не замечал в твоем хозяйстве богатых отар.

— А мы часть овец держим в доме старшей дочки, а часть у ее вот родни, — хозяин кивком показал на жену. — Так что ягненок для дорогого гостя всегда найдется.

Так тайно были помолвлены Отеген и Айхан.

Поев куриной шурпы, Серкебай и хозяева прочитали молитву, подтверждающую свадебный сговор.

28

Айхан казалось, что она в капкане, из которого ей не вырваться. Сомнения терзали мозг и сердце. Она похудела, спала с лица, почти перестала выходить из дома.

Однажды, когда они остались одни, Айхан решилась спросить отца:

— Отец, вы, правда, ничего такого не говорили Садыку-ага?

Они находились в комнате Жиемурата, уехавшего провожать делегацию в Шурахан.

Серкебай исподлобья взглянул на дочь, усмехнулся:

— Ты что, не веришь мне?

— Но ведь все знают, что Садык-ага никогда не врет! Отец! Вы ведь обещали: если все обойдется благополучно, начать новую жизнь. Разве новая власть вас обижает?

Серкебай украдкой вздохнул и уперся взглядом в пол. Айхан горячо продолжала:

— Прощу, отец, скажите мне правду. Не заставляйте меня мучаться и краснеть перед комсомолом! Если вы что и наговорили Садыку-ага, я сама за вас покаюсь, объясню, что вы это по несознательности. Да зато и у вас, и у меня совесть будет чистая!

Она моляще смотрела на отца, а тот сокрушенно думал: «Эх, зря я позволил ей учиться! Теперь она всем сердцем с комсомолом. Дернуло же меня послушаться советов Жалмена, будь проклят его отец! Ох, дочка, дочка... Ну, что глазищами-то сверкаешь?.. Разве ты мне — судья?.. Нет, ты еще желторотый птенец, вот и идешь на поводу у Жиемурата и Давлетбая. И рад бы я ничего от тебя не таить, да открыться — все одно, что сунуть голову в петлю! Все! Продал я душу шайтану!.. Назад пути нет».

Серкебай с каким-то сожалением взглянул на дочь:

— Женщина — она женщина и есть. Слабое существо. Ох, недаром я тогда сетовал, что дал мне бог дочку, а не сына!

У Айхан защемило сердце, она вспомнила, как уверяла отца, что она его кровинка и он не должен ее опасаться. Да, да, что бы там ни было, а она его не предаст! Но этим она предает комсомол...

* * *

Небо неожиданно прояснилось, солнце обняло землю золотыми своими лучами, но они одарили людей только светом, а не теплом.

По аулу носился студеный, неистовый ветер, приходилось закрывать от него лицо ладонями или отворачиваться.

Обычно, как только небо очищалось от пасмури, на солнцепек выходили старухи и, блаженно щурясь, принимались за вязанье. Но нынче на аульных улицах было безлюдно, и даже ребятишки прятались по дворам, затевая там свои нехитрые игры и возясь на снегу.

О тех, кто уехал в Шурахан, не было пока ни слуха ни духа; Жиемурат еще не вернулся из района.

Пользуясь отсутствием активистов, развеселая компания во главе с Жалменом и Серкебаем шаталась из дома в дом, налегая на куриную шурпу и более крепкую влагу, шумя и развлекаясь — кто во что горазд.

Шел день за днем, а гулянке не было видно конца. Жизнь в ауле словно остановилась: никто пальцем о палец не ударял, чтобы послужить обществу, — все прислуживали своим ненасытным утробам.

Айхан по-прежнему не находила себе места от тревожных, колючих раздумий. Она пыталась примирить непримиримое: искала такой выход, когда сумела бы и не повредить отцу, и выполнить свой долг перед комсомолом.

Однако стоило ей заикнуться отцу о своих сомнениях, как тот строго обрывал ее:

— Проронишь где хоть слово обо мне — считай, ты мне не дочь!

И уходил на очередную пирушку.

С матерью говорить было вообще бесполезно: она во всем беспрекословно поддерживала мужа.

Айхан чувствовала себя чужой в родном доме. Бывали минуты, когда она, стиснув зубы, твердо решала про себя: как только приедет Жиемурат, открыться ему во всем, попросить помощи и совета. Но тут же представляла себе, чем все это может кончиться для отца, и острая боль и жалость пронзали ей сердце.

Как-то к ней заглянула Бибихан. Подруги давно не виделись, но Айхан встретила гостью сдержанно. А та сразу затараторила:

— Ой, подружка, как я соскучилась-то по тебе! Да и посоветоваться надо. Тут такое делается, одной-то и не разобраться! Уж давай держаться друг за дружку. Так слушай, подружка. Когда Давлетбай уезжал в Шурахан, так он мне так сказал: мол, если хочешь долг комсомольский выполнить и мне помочь, то слушай в оба уха — кто что будет говорить насчет колхоза, это очень-очень важно. Ну, я и приглядываюсь, и прислушиваюсь. Так вот, нынче Жалмен, твой отец и их дружки собрались в доме Турганбека-ага. А как разошлись, так я туда шмыг! Начала хозяев расспрашивать, зачем, мол, они собирались да о чем речи вели. Сам Турганбек-ага ничего мне не сказал. А жена его поведала, что Жалмен читал им газету. И будто в газете написано: дескать, такой-то колхоз пришлось распустить, а из такого-то все крестьяне сбежали, ну, и дальше все в том же духе. Ай, подружка, разве у нас в газетах пишут такое? Выходит, все-то он навыдумывал, читал то, чего и не было. Что же теперь делать-то? Я ведь не имею права ничего скрывать — ни от комсомола, ни от моего Давлетбая. Он мне говорил, да и ты говорила, помнишь, когда вернулась из города? Мол, тот, кто настраивает крестьян против колхозов, — наш классовый враг! Значит, Жалмен — враг? Да, а мой отец-то тогда, на собрании, про твоего отца сущую правду сказал! Ох, голова разламывается... Коли эти люди враги, так надо в ГПУ заявить, верно? Что ты посоветуешь, подружка?

Голос у Бибихан чуть дрожал и звучал