Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И Жалмен не стал развивать своей мысли: он, в свою очередь, побаивался Садыка. Нынче и не угадаешь, с кем можно, а с кем нельзя быть откровенным!
Желая перевести разговор на другое, он, строго глянув на Садыка, спросил:
— Ты когда думаешь все зерно сдать? — и, заметив, как тот побледнел, добавил как бы между прочим: — Да, а как с тем нашим делом?
Садык, не успевший еще оправиться от растерянности, вызванной первым вопросом, непонимающе уставился на Жалмена:
— С каким делом?
— Хау, забыл, что ли? Ну, насчет Отегена.
У Садыка отлегло от души, лицо прояснилось:
— Что ты, как можно забыть? Помню, все помню.
Когда Жалмен был здесь в последний раз, он засватал за Отегена дочь Садыка, Бибихан.
Садык сказал, что сам-то он согласен отдать дочку замуж, но ему нужно переговорить с женой, Сулухан — верблюдицей. Со старухой они так ни до чего и не дотолковались, больше этого разговора Садык не поднимал, а время шло, и он начал уже было забывать о сговоре с Жалменом.
Теперь батрачком сам напомнил о нем старику:
— Ну?.. С женой договорился?..
Садык покосился на старуху, та молчала, уперев взгляд в землю, тогда он торопливо кивнул:
— Договорился, а как же!
Жена метнула на него взор, полный гнева и презрения, и сердито поджала губы.
Жалмен встал:
— Вот и ладно. Будем считать, что согласие получено — можно готовиться к свадьбе.
Как только он ушел, Сулухан напустилась на Садыка:
— Ты что, спятил, старый дурень? Зачем сказал, что мы согласны?
Садык поморщился, будто проглотил кислое яблоко:
— А ты помолчи — так-то оно лучше будет. Ум-то, гляжу, короче, чем у курицы. Недаром тебя верблюдицей прозвали. Что ты, не знаешь нашего батрачкома? Попробуй с ним не согласиться, так со свету сживет. Последнее отберет. И налогами замучает. — Он вздохнул. — Да и чем плох Отеген? Скота-то у них вон сколько... Да еще, говорят, богат скотом его дядюшка, который живет у озера Канлыкол. — И опять из его груди невольно вырвался горький вздох. — А дочка-то все одно рано или поздно покинет родное гнездо: такая уж доля всех дочерей. Все одно не быть ей светочем нашей жизни. Недаром молвится: была своя дочь, ушла, стала навек чужая. Какая разница — к кому она уйдет? И так, и так — отрезанный ломоть.
Садык своей волей ни за что не согласился бы продать свою дочь за богатый калым, да одолела проклятая бедность. До сих пор он не в состоянии был справить поминки по отцу, умершему лет десять назад.
Правда, в позапрошлом году он с великим трудом наскреб немного денег и купил телку. Телка принесла теленка — но жалко было его резать. А тут еще Жалмен со своими налогами... Нет, без чужой помощи не выбраться из нужды!
Старуха, как только он заговорил, притихла, — не подобало жене вступать в спор с мужем, — и хотя с лица ее не сошло недовольное выражение, посочувствовала Садыку:
— Эх, горемыка старый, сколько забот-то навалилось — аж кости трещат... Так ты хочешь калым скотом взять? Говорят, нынче это не дозволено. Следят за этим... Может, возьмешь деньгами?
Садык просиял от радости:
— Ох, женушка, ну и молодчина! Ну, чистое золото! Только не зря говорится: нынче — деньги, завтра — зола. Нет уж, скотинка — она надежней. Да и много ли мне надо? Лишь бы поминки по отцу справить, покуда сам живой.
Старуха покорно молчала — ведь речь шла о ее покойном свекре.
А Садык, почувствовав себя свободней, оживленно продолжал:
— Э, да что попусту толковать, одним нам это все одно не решить. Среди людей ведь живем — будем держать совет с родней да соседями.
— Не забудь поговорить с пятидесятником и десятником.
— Верно, старая, в таком деле не обойтись без Темирбека и Бердимбета. Да и без Жиемурата — он ведь сейчас самый главный в ауле.
Старуха всплеснула руками:
— Ой, бой, да этого нечестивца больше всех надо опасаться! Намедни, говорят, собрал всех наших джигитов и девушек, да и говорит: мол, пора кончать с калымом, нельзя, чтобы дочерей продавали за скот и за деньги. Попробуй-ка теперь выдать свою дочь замуж!
Садык призадумался. И думал над словами жены весь день. Думал и приступая к вечерней молитве — куптан. Только он положил первый поклон, как его осенило, что он должен сделать. Однако нельзя было прерывать молитву, и Садык лишь покашливал да многозначительно посматривал на жену.
Он еле дотерпел до конца молитвы и с последним поклоном, обращаясь к старухе, торопливо проговорил:
— Все же надо потолковать с Жиемуратом.
Старуха усмехнулась:
— Ишь!.. Додумался! Тогда, считай, придется тебе гнать овец по мостику тоньше волоса.
— А ты дослушай! Ведь Жиемурат — боле Серкебая. И слушается его, как родню и как старшего. Вот ты и пойди к жене Серкебая, пускай она попросит муженька, чтобы он склонил Жиемурата на нашу сторону... Поняла? Пообещай, что ежели это дело выгорит, ты подаришь ей клетчатое платье.
— Другого ты ничего не надумал?
— Ты слушай! Я дело говорю!
— Вот сам и пойди к Серкебаю.
— Э, бабам легче дотолковаться.
— Нет уж, иди ты — это ведь твоя придумка.
— А я говорю: тебе это сподручней.
Неизвестно, сколько еще тянулся бы этот спор, если бы в это время в комнату не вошла Бибихан. Ее появление положило конец препирательству стариков, которые и хотели, и боялись обратиться к Жиемурату — пусть даже и через его хозяев.
19
От Садыка Жалмен направился к Серкебаю.
Ночь стояла холодная, земля промерзла до гулкой звонкости, шаги отдавались в морозном воздухе, как стук подков, стеклянно цокающих о лед.
В небе лукаво перемигивались звезды, словно
