Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

— Я только что от него, — сказал ходжа, — от Омирбека. Ох, не понравился он мне нынче. Горой за Жиемурата! А ко мне с недоверием. Уставился на меня в упор, да и говорит: вроде, я тебя где-то видел!

— А у тебя уж и душа — в пятки? Эх-хе, у всех у вас, гляжу, заячьи сердца!.. Но у тебя, ходжеке, нет причин праздновать труса. Если старик до сих пор тебя не узнал, так и дальше не узнает.

— Ты не отмахивайся от его слов! — вступился за ходжу суфи. — Из всех стариков Омирбек самый вредный. Ты и сам это знаешь.

— Э, с ним как-нибудь совладаем! Ваш Омирбек стоит на краю глубокого колодца. Как поднимут снова дело о гибели Айтжана — так я столкну его туда! Вы лучше думайте — как быть с Жиемуратом? Необходимо любым путем от него избавиться!

У Серкебая блеснули глаза — он нашел какое-то решение:

— Я вот что надумал... Мы ведь с Жиемуратом — боле, он мне верит и прислушивается к моим советам. А когда я отпустил Айхан учиться — он меня еще пуще зауважал. Так вот, посоветую-ка я ему построить контору для партячейки.

— Эк куда махнул! — поморщился Жалмен. — Виданое ли это дело — браться за стройку в такую зиму.

— Вот, вот! Ежели он клюнет на мою приманку, так всех против себя восстановит! Да первыми взбунтуются Темирбек и Давлетбай. А нам того и надо: вбить клин между ними.

— Хм... Идея неплохая. Но главного вопроса это не решит. Ладно. Будем думать. Еще есть у нас задача: как-то повлиять на выборы секретаря партячейки. Надо добиться, чтобы ячейку возглавил свой человек!

— Э, тут нечего и голову ломать, — сказал суфи. — Кому же и заправлять ей, как не нашему Жалеке?

Ходжа с недоумением спросил:

— А разве у Жалеке плохая должность? Зачем ему из батрачкомов-то уходить?

— Э, дурья башка, — презрительно бросил суфи. — Да знаешь, какая сила у партячейки? Она может твоего батрачкома и поднять, и на землю кинуть!

— Ну, раз так, выберем Жалеке.

— Ишь, прыткий: выберем! Мы на это не имеем права. Выбирать будут другие. А мы должны подбить народ, чтобы все стояли за Жалеке, против Жиемурата. С мнением всего аула наши активисты вынуждены будут посчитаться.

В разговор снова вступил Серкебай:

— Только не вышло бы так, как было с Бектурсыном, — помните, когда наши старики заявились к Жиемурату и в молчанку играли? Замахнулись, да не ударили. Нет, если уж поднимать народ против Жиемурата — надо, чтобы все нас поддержали! И никто в кусты не прятался!

Жалмен не участвовал в этом споре — скромно помалкивал: ведь речь шла о нем самом. Но в душе он был доволен, что все дружно сошлись на его кандидатуре.

Взяв тыквенную табакерку с насыбаем и заложив щепоть себе под язык, Серкебай продолжал:

— Ходжеке, а твоя Улмекен не могла бы нам пригодиться? Женщина она добрая, серьезная, слов на ветер не бросает, ее все у нас уважают. К тому же большевистская вдова... Вот бы перетянуть ее на нашу сторону!

Но ходжа замахал руками:

— Нет уж, лучше с ней не связываться! Да она готова язык отрезать тому, кто хоть словечко скажет против Жиемурата!

Когда все уже расходились, Жалмен, желая успокоить ходжу, сказал:

— А насчет Омирбека ты не беспокойся. Уж я постараюсь так устроить, что он не только тебя — самого себя не узнает!

17

Между тем следствие по делу об убийстве Айтжана шло своим чередом.

В аул Курама из района приехал следователь и сразу же приступил к допросам. Он вызывал к себе всех, кто присутствовал на тое у Бектурсына-кылкалы и тех, кто не участвовал в тое, но мог что-то знать или видеть.

Исходя из свидетельских показаний, подозревать можно было многих, кроме явно отсутствовавших Темирбека и Дарменбая. Даже Давлетбая. Он ведь первым увидел труп, и как знать, не для того ли поторопился сообщить об убийстве в район, чтобы запутать следы и отвести от себя подозрение?

Пока, однако, следователь не пришел к определенному выводу. Он несколько раз наведывался в аул, говорил с людьми, изучал обстановку в ауле, но все полученные им сведения и собственные соображения держал в секрете, даже Жиемурата не посвящал в свои дела.

Жиемурат спросил у Жалмена, не говорил ли ему что следователь как доверенному лицу, но, оказалось, и Жалмен был в полном неведении относительно хода следствия.

В ауле постепенно привыкали к Жиемурату и все внимательней прислушивались к его словам.

Старики желали ему счастья и молили бога, чтобы он сам оказался вестником счастья, и благодаря ему на аул снизошло бы благоденствие; ведь недаром говорится: сноха приносит ребенка, гость — счастье.

Находились, правда, и такие, кто завидовал Жиемурату, сразу взявшему вожжи в свои руки.

Но Жиемурата, казалось, не интересовало, что о нем думают в ауле, и когда Темирбек, Давлетбай или Жалмен передавали ему слухи, ходившие о нем, он не выражал ни радости, ни огорчения.

Жиемурат жил одним: делом, которое ему поручил райком.

Вот уж четыре месяца, как он в ауле Курама. Про себя Жиемурат уже прозвал его «аулом-недотрогой». Ох, как трудно было здесь ладить с людьми, и сколько уже неприятностей успел он нажить. Брови у Жиемурата хмурились, когда он вспоминал о недавней уборке хлопка. Нелегкая, хлопотная пора.

Райком требовал: собрать и сдать весь хлопок — чтобы ни одной коробочки не ушло под снег! Требовал от него, Жиемурата. Но хлопок-то собирал не он, а крестьяне. Ему приходилось иметь дело с живыми людьми, причем очень разными: у одних характер был податливый, у других — колючий, упрямый. И надо было с каждым найти общий язык, стараться никого от себя не отпугнуть.

В то же время обстановка часто вынуждала его строго спрашивать с крестьян, принимать жесткие меры.

Когда удавалось попасть в район, Жиемурат с горькой усмешкой жаловался Багрову:

— Положение хуже некуда, мы между огнем и водой. Потакаешь людям, идешь им навстречу — так они перестают с тобой считаться. А возьмешь их в крутой оборот