Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

На улице большими, мягкими хлопьями валил снег. Мороз, с утра сковавший аул, к вечеру ослаб, погода повернула на оттепель.

Жалмен шагал впереди и до самого своего дома не произнес ни слова. Молчал и ходжа — он понимал, что Жалмен увел его, чтобы дать какое-то поручение, и ищет для этого укромное место. Лишь когда за ними захлопнулась калитка и они очутились во дворе, Жалмен, обернувшись к ходже, в бешенстве процедил:

— Ты идиот! Понимаешь? Безмозглый ишак! Не хватало тебе еще подраться с суфи!

— Я только защищал свою честь, — пробормотал ходжа. — Он ведь оскорбил меня...

Жалмен сжал пальцы в кулак и поднес его к носу ходжи:

— Твоя честь... вот она у меня где! Ты забыл, что душа твоя заперта в моем сундуке, как душа дива из сказки?

— Да что я такого сделал...

— Вот именно: сделал. Ты не смеешь и пальцем шевельнуть! Ты должен быть тише воды, ниже травы! Что бы тебе ни сказали — ты соглашайся, как бы ни обидели — не ропщи. Вот тогда все будут тебя уважать: глядите, мол, какой у нас ходжа, травинки у овцы не отнимет. И никто ни в жизнь тебя ни в чем не заподозрит! А будешь ершиться, дерзить, так что о тебе скажут? Дескать, этот попрошайка совсем обнаглел, пускай убирается отсюда! Зачем ты мне нужен, если не можешь ужиться с людьми? Какие сумеешь оказать услуги?

Ходжа стоял перед Жалменом, глядя себе под ноги.

По-прежнему гневно Жалмен продолжал:

— Помнишь, что сказал однажды хивинский хан, назначая на должность умершего Беккелди его брата Доскелди? Он сказал: я хочу сделать тебя Беккелди, а ты все норовишь остаться Доскелди! Вот и я хочу, чтобы ты был истинным ходжой, заслужил всеобщее уважение, а ты... а ты завел старую песню! Его, видите ли, оскорбили. Он, видите ли, честный, порядочный... Да кому нужна твоя честность? С ней ты не заработаешь и на подгоревшую лепешку для своих детей!

Ходжа покорно выслушивал эти упреки и даже не пытался оправдываться, не то что возражать Жалмену. Только руки у него тряслись — то ли от холода, то ли от волнения.

Видя, что его проняло, Жалмен сменил гнев на милость и уже мягче проговорил:

— Это хорошо, что ты поселился в доме Айтжана и заботишься о его вдове. Недавно даже этот нечестивец, Жиемурат, похвалил тебя. Но я гляжу, ты теперь и носа из дома не высовываешь, вроде, надумал гнездо там свить? Рановато, братец! Надо дело делать. Ты вот что... Я дам тебе денег — пусть все думают, что ты насобирал их в соседних аулах. А ты, прикрываясь этим, будешь выполнять мои поручения. Но смотри, чтобы Улмекен и ведать не ведала об этих деньгах, не то, не дай бог, начнет еще докапываться, откуда они у тебя. И не держи на меня сердца за мои нравоучения. — Он положил руку на плечо ходжи.

Ходжа с горечью подумал: «Ничего себе нравоучения, в пыль меня стер!»

— Я ведь это для пользы дела, — продолжал Жалмен. — Помни пословицу: своя ноша не тянет. Признаюсь: и я допустил промашку. Надо было заранее предупредить суфи, что ты свой человек, да и тебе растолковать, кто такой суфи, тогда бы тебя не перекосило так от его шутки. Он ведь почему шутил? Да чтобы домашние не подумали, будто мы собрались ради чего-то серьезного. О, наш суфи ловок и находчив! Пора и тебе научиться ловкости да изворотливости. Ведь мы начинаем вершить большие дела! Вот объединим свои усилия, подготовимся, и — в наступление! И все за нами пойдут! А сейчас нам надо быть начеку и каждый свой шаг рассчитывать. А ты... Только не пойми меня превратно. Оставайся добрым, порядочным. Заботься о своей Улмекен. Но не забывай о главном: ты соглядатай во вражеском стане! А забудешь... — Жалмен угрожающе сверкнул глазами и дотронулся до груди.

Ходжа, знавший, что он прячет за пазухой зачехленный нож, сглотнул густую слюну и покорно кивнул.

— Вы должны подружиться с суфи, — возобновил свои поучения Жалмен. — Ладно, на людях можно и не выказывать эту дружбу, пусть даже думают, что вы не ладите, но только чтоб на самом деле меж вами — никаких черных кошек! Понял? Вы союзники! И еще. Ты прижился у Улмекен, помогаешь ей вести хозяйство, не возражаю. Но только не давай этому хозяйству связать себя по рукам и ногам. Добейся такого положения, чтобы можно было беспрепятственно и в любое время бывать и у меня, и у Серкебая, и у суфи, в общем, у всех, кого я тебе укажу. Это уж зависит от того, как ты себя там поставишь.

— Я во всем следую твоим советам! — заверил его ходжа. — Все стараюсь делать, как ты говоришь.

— Похвально. Теперь вот что... Скоро соберется партячейка — для избрания секретаря. Это я узнал от Жиемурата.

— И кого изберут?

— Жиемурат мне этого не сказал. Но полагаю, что райком рекомендует его самого.

— Меня-то это каким боком касается?

— Ты побольше крутись среди людей. Разведай настроения... Расскажи им, что услышал от меня, и погляди, как они к этому отнесутся. И еще раз повторяю: пользуйся любым случаем, чтобы создать у крестьян предубеждение против колхоза, бросить тень на Жиемурата и других активистов. Только крайне осторожно, чтобы, как говорится, комар носа не подточил! Ясно? Это главная твоя задача. Постоянно о ней помни, — Жалмен поднял указательный палец. — Слышишь? Постоянно! Ну, а теперь — бывай. Ежели возникнут какие вопросы, заходи к суфи, или к Серкебаю, они не откажут тебе.

Ходжа хотел спросить, у кого ему сегодня переночевать, но потом рассудил, что лучше не докучать этим Жалмену, который и так потратил немало времени, дабы вразумить своего нескладного помощника.

Молча, кивком простившись с Жалменом, ходжа медленно побрел от его дома. К Улмекен он решил сразу не заходить — того гляди, начнет выспрашивать, зачем да к кому его вызывали, да еще и вообразит, будто он нигде, кроме как у нее, не может найти приюта.

Пораскинув мозгами, он направил свои стопы к дому суфи — не мешало