Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

16

В ауле каждый по-своему судил о Жиемурате.

У старого Омирбека было на этот счет твердое мнение: Жиемурат — человек честный и добрый. Правда, когда тот, обнаружив у Бектурсына шыгыршык, составил на него акт, Омирбек заколебался: больно уж этот пришелец суров и непреклонен, так нельзя — в чужом-то ауле. Но узнав, что Жиемурат порвал акт, снова потеплел к нему сердцем: нет, натура у него мягкая, он душой с простыми крестьянами, а ежели порой и проявляет суровость, так его тоже нужно понять: над ним районные власти, и они требуют, чтобы он решительно пресекал всяческое нарушение закона.

Потом Омирбек услышал, что Жиемурат нашел хлопок и в доме суфи, и тоже не доложил об этом в ГПУ, — это окончательно расположило старика к Жиемурату.

В последнее время в ауле распространились разноречивые слухи: одни говорили, будто Жиемурат сразу после уборки хлопка покинет аул, другие, наоборот, утверждали, что его поставят во главе партячейки и он вплотную возьмется за создание колхоза.

Омирбек не знал, кому и верить. Выспрашивать земляков не хотелось — не любил он собирать сплетни, да и сам никогда не бросал слов даром. Проще всего было узнать обо всем у самого Жиемурата, но старику это казалось неудобным.

Не раз намеревался он пригласить Жиемурата к себе домой, да стеснялся, и боялся к тому же, что тот, при своем прямом нраве, мог ему и отказать. А когда Жиемурат сам, без приглашения, зашел к нему утром на пиалушку чая, Омирбек обрадовался, у него словно крылья за спиной выросли!

Вот тогда он и решил позвать Жиемурата к себе в гости:

— Загляни к вечерку, сынок. Угощу тебя пловом из молодого риса.

Жиемурат поблагодарил старика и сказал, что ему нужно съездить к председателю аулсовета, но по возвращении он постарается найти время, чтобы наведаться к Омирбеку. Если же припоздает — пусть его не ждут.

Омирбек с жаром принялся готовиться к приему дорогого гостя. Он накопал сухих корней тамариска и затопил ими печь, навел в доме чистоту и порядок, прикрыл стены нарядными циновками и вечером, полулежа на кошме в ожидании Жиемурата и попивая зеленый чай, с удовлетворением оглядывал комнату, любуясь делом рук своих. С каждой минутой росло его нетерпение, он с напряженным вниманием прислушивался к каждому шороху за дверью и не спускал с нее глаз.

Когда снаружи раздался громкий кашель, старик приподнялся, повыше подбив под локоть подушки, и шепнул жене:

— Верно, Жиемурат!

Велико же было его разочарование, когда в дверях появился ходжа. Но так или иначе, а гость — это гость, и Омирбек, ответив на приветствие ходжи, поднялся ему навстречу и радушным жестом указал на кошму.

Оставив у входа калоши и прислонив к стене свой посох, ходжа уселся напротив хозяина и после традиционных вопросов о здоровье, о делах пробормотал молитву за упокой души давно умершего сына Омирбека.

Старуха, тронутая этим вниманием, украдкой смахнула слезу. Омирбек, горько вздохнув, опустил голову. Воцарилось гнетущее молчание.

Первым его нарушил ходжа, обращаясь к хозяину, он утешающе проговорил:

— Не горюйте, ага. Ваш сын, как я слышал, был истинным мусульманином. Не то что иные вероотступники.

— Это ты про кого? — насторожился Омирбек.

— Да возьмите хотя бы Жиемурата... Ничего не скажешь, добрый, честный джигит. Но толкуют, будто он женат на русской, на неверной.

— Ну и что?

— Э, Омирбек-ага, а что бы вы сказали, если бы ваш сын изменил своей вере?

— Мой сын... — Старик снова было запечалился, но тут же глаза его остро сверкнули. — Будь он жив, я сам послал бы его в город, на учебу, и пусть бы он там жил и учился вместе с русскими. Что дурного они нам сделали? Ленин тоже русский, а ведь это он вывел нас на светлую дорогу, избавил от кабалы и нужды. Подневольные стали свободными, неимущие обрели достаток, бездомные — кров, безземельные — землю.

Ходжа не прерывал его, даже кивал согласно, а когда старик закончил, медленно произнес:

— Так-то оно так... Да только это еще не резон — предавать веру, обычаи наших отцов и дедов. Или хочешь после смерти в ад угодить? — Он в упор посмотрел на Омирбека. — Слыхал, Жиемурат думает вас в колхоз загнать? А что такое колхоз — знаешь? Все общее: и дети, и жены. Да убережет аллах от этого нас, правоверных!

— Нет, ходжеке, — мягко возразил ему Омирбек. — Жиемурат нам совсем не так говорил. А я верю этому человеку. Он говорил: в колхоз надо будет сдать лишь излишнюю скотину, а все остальное при нас останется: и дома, и хозяйство, и жены.

Ходжа усмехнулся:

— Какой же это глупец согласится за здорово живешь отдать свой скот?

— Так ведь не на сторону же отдаст, а в общий котел. Говорят в народе: тысяча людей плюнет — образуется море. Если каждый ради общества хоть одним быком пожертвует — сколько же это быков будет? И все — наши! Одного отдам — сотней буду владеть. Посуди сам: положим, посадит каждый из нас по яблоне. Это какой же сад зашумит! И каждый пройдется по нему и, любуясь, скажет: мой сад! А так — торчало бы у наших дворов лишь по одной яблоньке, и повалил бы их первый же ветер... Эх, ходжеке, я-то думал, ты человек мудрый, самостоятельный, а ты поешь в один голос с суфи Калменом. Ей-богу, ваши речи походят друг на друга, как куски маты с одного шарыка...

Убедившись, что продолжать спор не только бесполезно, но и рискованно, ходжа придвинул к себе чайник и, наливая чай в пиалу, пробормотал:

— Да что вы на меня напали, Омирбек-ага? Я что слышал, то и говорю.

Неожиданно в разговор вступила хозяйка:

— А ты моего старика послушай! Да припомни, как в народе-то молвится: две сильней одного, трое — двух, а о четырех и говорить нечего. Ежели весь наш аул все добро воедино соберет — это ж какое богатство получится! А власть обещает дать нам железного тулпара — коня крылатого!

— Э, что с него толку! — ходжа пренебрежительно махнул