Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

Разговор их продолжался недолго. Ведь недаром молвится: пеки лепешки, пока горяч тандыр. Нужно было поторапливаться, не говорить, а действовать.

Суфи застал Бектурсына-кылкалы в самом мрачном настроении. Жена его тоже сидела пригорюнясь и молчала. А сынишка, опершись локтями о сундук, заливался горькими слезами, и каждый раз, как он громко всхлипывал, отец в ярости восклицал:

«Олим!.. Чтоб тебе помереть!»

Хозяйке, видно, тоже досталось от старика — все лицо было в синяках, зеленых, как ее платье.

При виде этой картины суфи чуть заметно усмехнулся и, поздоровавшись с хозяевами, заговорил ободряющим тоном:

— Что нос-то повесил? Один ты, что ли, хлопок утаил? Да в каждом доме можно найти шыгыршык. Этак Жиемурату на весь аул придется составлять акты, да всех и отправить в ГПУ. Ты вот что. Стенаньями-то горю не поможешь. Собирайся и иди к Жиемурату. Пусть он знает — все в ауле скрывают хлопок! Будет шыгыршыки у всех крестьян отбирать, так поднимет против себя весь аул!

От этих уверенных слов Бектурсын воспрял духом; распрямив спину, он с надеждой посмотрел на суфи. И жена его осмелела — оглядевшись, пожаловалась гостю:

— Ох, кайнага, вы только полюбуйтесь: совсем взбеленился — такой разгром тут учинил! Ну, ладно, мне влетело — ведь сынишку чуть до смерти не прибил!

— Сын-то при чем? — с упреком сказал суфи. — Ведь знаешь: от глаза ребенка ничего не скроешь.

— Уж расстарайтесь для него, кайнага, помогите ему.

Бектурсын уставился на суфи своими большими глазами:

— Что, говорите, делать-то надо?

— Пойти к Жиемурату.

— И донести на соседей? Ой, суфи-ага, гоже ли это? Меня-то с этим хлопком за руку поймали, сам опростоволосился, старый дурень, так почто ж я теперь буду других-то выдавать?

— Ай, дорогой! Разве ж я говорю, чтобы ты выдавал кого-нибудь? Ты сговорись с соседями, убеди их вместе с тобой идти к Жиемурату. Пусть он видит, что все в ауле — заодно. Вы так ему скажите: мол, государство у нас народное, значит, и хлопок — для народа. Так не все ли равно — сдавать его государству или самим обработать и пошить одежду себе, женам, детям? И ежели вы будете держаться дружно и стоять на своем, так куда ему деваться-то?.. Не пойдет же он против народа!

Доводы суфи показались Бектурсыну убедительными, он согласно кивнул и спросил:

— С кем поговорить-то?

— Потолкуй с Турганбеком, с другими соседями. Я тоже подберу человек пять-шесть. Все вместе и двинемся к Жиемурату, и вот увидишь, он из властителя превратится в покорного раба!

Бектурсын и его жена, как завороженные, глядели на суфи: вот уж вправду, кладезь премудрости!

Хозяйка, забыв о недавней ссоре с мужем, ласково улыбнулась ему и, поднявшись с места, принялась готовить чай.

Во время чаепития суфи, значительно глянув на Бектурсына, проговорил:

— Помнишь, Айтжан однажды обнаружил хлопок в доме Омирбека и составил на него акт? Худо-то все кончилось не для Омирбека — для Айтжана! И ежели кто еще вздумает прижать к ногтю простого крестьянина, так и на него найдется управа.

— Не говори так! — испугался Бектурсын. — Не дай бог, чтобы опять кровь пролилась! Да падет тогда на тебя гора Каратау!..

— Да я так, вообще. Сам я никому не желаю зла. Пусть только начальники ведут себя смирно, не обижают народ... Да что ты расселся-то, будто прирос к кошме? Вставай, одевайся. Я тоже пошел.

14

Поместив под кроватью отобранный у Бектурсына шыгыршык, Жиемурат отправился на хлопковые поля — проверять, кто сколько собрал хлопка.

Он и не заметил, как наступил вечер. Домой вернулся поздно. Через силу проглотив несколько пригоршней плова, Жиемурат собрался было прилечь в углу за печью, чтобы согреться и хоть ненадолго соснуть, но в это время за дверью послышались громкие голоса.

Не успел он одеться, как в комнату без стука ворвалась группа людей. Они не удосужились даже поприветствовать хозяина, остановились у входа, хмурые, разгоряченные.

Жиемурат присел на кровати, стоявшей у стены, выжидательно поглядывая на неурочных гостей, — их ночное вторжение и удивило его, и встревожило.

Подавив волнение, Жиемурат с приветливой улыбкой указал рукой на место рядом с собой и на постель, с которой его подняли:

— Заходите, садитесь.

Пришедшие расположились кто где: одни на постели, другие прямо на полу, а суфи Калмен, в котором Жиемурат заподозрил главаря, прошествовал к его кровати и сел возле него, кривя губы в надменной усмешке.

Последним вошел Серкебай, он пристроился позади всех, у самых дверей, рядом с Бектурсыном-кылкалы, который сидел, опираясь спиной о печку. Брови у всех были насуплены, и вид не предвещал ничего доброго, но никто не решался заговорить первым, крестьяне только молча переглядывались.

Понимая, что они явились к нему неспроста, Жиемурат подбодрил их:

— Что ж молчите? Слушаю вас.

Он отыскал взглядом Бектурсына — тот сидел недвижно, словно шуба его приросла к печке, в позе унылой и задумчивой. Жиемурату стало даже жалко его — ведь хозяин-то рачительный, трудолюбивый.

Суфи Калмен незаметно кивнул Серкебаю: начинай, мол, ты! Тот откашлялся и, обращаясь к Жиемурату, извиняющимся тоном произнес:

— Жиеке, братец... Вот, достойные люди пришли к тебе с просьбой.

Выражение лиц у пришедших было вовсе не просительное, скорее воинственное, но Жиемурат ответил Серкебаю дружелюбно и радушно:

— Вы знаете: я всегда к вашим услугам. Если что могу сделать для вас — сделаю.

В разговор вступил суфи. Он повел речь издалека:

— Говорят, глубина — затягивает, сила — ломит. Ты, верно, перепугался, когда мы заявились к тебе вот так, всем скопом. Но, хотя среди нас аксакалы, мы к тебе — верно сказал Серкебай — с просьбой.

Жиемурат не понял, куда он клонит, но не стал его перебивать и сделал рукой знак, чтобы он продолжал. Оглаживая черную пышную бороду, суфи заговорил — спокойно, неторопливо, взвешивая каждое слово:

— Брат мой! Со дня сотворения человека люди относятся друг к другу с уважением, вниманием и заботой. Вернее — аллах повелел им это. Но вершить добрые дела — нелегко, а вот на