Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Присев на корточки, он принялся подробно описывать все, что увидел в землянке.
Справился у Бектурсына об имени его отца, о происхождении.
Потом вслух зачитал акт хозяевам — Бектурсын только вздыхал да согласно кивал головой: все, что записал Жиемурат, было правдой.
Когда Жиемурат протянул бумагу и карандаш старику, чтобы тот поставил под актом свою подпись, Бектурсын сказал, что он неграмотен. Пришлось помочь ему нацарапать на бумаге свое имя.
Жиемурат собрался уже уходить — и только тут до старика словно дошло, какие беды ему грозят.
— Братец, дорогой! — взмолился он со слезами на глазах. — Неужто ты этот акт в ГПУ передашь? Сжалься хоть над сынком моим единственным — не лишай его отца!
— Сына вашего мне жаль — вам бы его вовремя пожалеть! А я не вправе ради него жертвовать интересами государства. Вы заслужили наказание и будете наказаны, — пусть это другим послужит уроком! Иначе мы никогда не положим конец этому безобразию — утечке хлопка на сторону. Нынче вы скрыли несколько мешков, завтра еще кто-нибудь повезет хлопок не на приемный пункт, а домой. Сколько припрятали-то?
— Да ты сам видел.
— А может, еще и закопали в землю мешок-другой?
— Клянусь, нет!
— Почему бы и не закопать, коли в доме имеется и шыгыршык, и шарык.
И, не дав больше хозяину сказать ни слова, Жиемурат, прихватив шыгыршык, вышел из дома.
После его ухода Бектурсын и его жена накинулись друг на друга с взаимными обвинениями.
У старика от ярости на висках вспухли жилы, не зная, на ком сорвать злость, он подступил к сыну и закатил ему две крепких оплеухи:
— Все из-за тебя, окаянный! Одно горе ты приносишь в дом! Это ради тебя мы той устроили, весь наш достаток на него ушел, а чем все обернулось? Чужой кровью, моими муками! Истерзали допросами, после каждого душа готова разлучиться с телом! А что ты нынче натворил, негодный? Как мы радовались, когда ты начал говорить, — чтоб у тебя язык навсегда присох к нёбу! Это ты наболтал про нас Жиемурату, навлек беду на наши головы, ах ты, шайтан, ах, незаконнорожденный!
Жена Бектурсына, хоть сердце у нее и разрывалось от жалости к ребенку, молча слушала эту брань, но последние слова задели ее, она возмущенно проговорила:
— Да что ты на него набросился? Ведь он еще несмышленыш. Не знаешь, что ли, поговорку: в доме, где есть дети, ничего не утаишь. Сам же водил мальчонку в землянку, сам заставлял его подсоблять нам.
— Да разве мог я подумать, что он первому встречному укажет, где у нас хлопок! — Бектурсын занес было руку для нового удара, но жена встала между ним и сыном.
— Ну, побьешь его, легче нам станет, что ли? Сам во всем виноват. И меня приневолил возиться с этим проклятым хлопком! Да у меня, как вхожу в землянку, душа в пятки уходит!
Бектурсын, слушая ее, лишь вздыхал да охал, глаза у него были полны тоски и отчаяния.
Жена смягчилась, сказала сочувственно:
— Да ты не сиди сложа руки-то, ступай к Серкебаю, расскажи ему все как было, Жиемурат ведь ест его хлеб-соль, может, послушается Серкебая, смилуется над нами... Ох, хоть бы шыгыршык вернул!
Бектурсын безнадежно мотнул головой:
— Жди — смилуется! Это джигит твердый, как кремень. Может, к батрачкому пойти?
— Нашел заступника! Да они с этим богоотступником из одной глины слеплены! Забыл, что ли, как батрачком после тоя всю душу тебе вымотал, все мозги выел!
— Как же быть-то, а?..
Бектурсын совсем приуныл. Скрестив на груди руки, он низко опустил голову, старый малахай свалился с нее на пол, а у него не было даже сил поднять его и снова надеть. Он и так, и этак прикидывал, ища выход из создавшегося положения и не находил. Просторный мир сделался тесным, как тюрьма. Верно говорится, беда одна не приходит. Не высвободился еще из одного капкана, а уже угодил в другой. И за что только разгневался на него аллах?
— Постой-ка! — словно вспомнив о чем-то, воскликнула жена. — Ведь батрачком, вроде, с нашим суфи якшается? Ты не заметил? Э, была не была, пойди-ка ты к суфи, поклонись ему в ножки, пусть он поговорит с батрачкомом, может, Жалмен урезонит этого твердокаменного.
Бектурсын медленно поднял голову, в глазах его блеснула надежда.
Взяв с пола и нахлобучив свой малахай, он отправился к суфи.
* * *
Когда суфи рассказал Жалмену, как к нему приходил Бектурсын и молил заступиться за него, тот торжествующе расхохотался:
— Ха-ха, давно я ждал подобного случая! — и, в миг посерьезнев, резко сказал: — Жиемурат сам себе роет яму! Ишь ты, как он тихо-мирно жил тут до сих пор — будто девица на выданье. Для всех был хорош! Поглядим, как он теперь покрутится. Ведь в ауле почти во всех домах сохранились и шарык, и шыгыршык. Я знаю каждого, у кого они имеются, да не трогал никого — чтобы не восстановить против себя. А Жиемурат сам подбросил на костер соломы, нам только спичкой чиркнуть — и он сгорит в этом пламени.
— Ну, говори, что нужно делать?
— А вот что. Мне лучше остаться в стороне — будто я ни чего не знаю, не ведаю. А ты потолкуй с народом, расскажи, из-за чего пострадал Бектурсын-кылкалы. И с ним самим поговори, пусть он соберет соседей, поведает им о своей беде и о жестокости Жиемурата. Уверен, не найдется никого, кто не дрожал бы над своим шыгыршыком и не вознегодовал бы на Жиемурата. Вот и поведи всех к нему!
— Ты тоже там будешь?
— Нет. Мне это ни к чему. А Бектурсына, в крайнем случае, я выручу. Вызволю из беды.
Суфи хотел спросить, почему Жалмен боится сам
