Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

Однако Айтжан был человек незлопамятный, отходчивый. И стоило появиться в их доме Жалмену, как Айтжан начинал разговаривать с ним с дружеским добродушием, пересыпая речь шутками, словно между ними никогда и не пробегала черная кошка и будто незадолго перед этим он не насмехался над батрачкомом.

Часто Айтжан и Улмекен вели такие беседы — он всегда и всем делился с женой, советовался с ней, в доме царило согласие и веселье.

Ей казалось, будто целая вечность прошла с тех пор, как она лишилась всего, что было ее счастьем. Бывало, ночами она не могла уснуть, и утром подушка была мокрая от слез. Одно утешение осталось у нее в жизни — сын. Стоило Улмекен взять его на руки, поцеловать в пухлые щеки, и боль, если не проходила, то притуплялась. Женщина старалась никому не показывать, как ей горько и одиноко, даже от ходжи скрывала свою душевную муку. Днем ей и некогда было раздумывать над своими бедами: ребенок, хозяйство... Лишь в редкие минуты отдыха да ночами она целиком отдавалась во власть воспоминаний — о муже, о былом своем счастье...

Вот как сейчас...

Вздохнув тяжело, Улмекен отошла от люльки и, преодолев усталость, принялась прибирать в комнате, стелить постель ходже, который вот-вот мог вернуться.

12

— Вам бумага.

Жиемурат, возвращавшийся вместе с аульным обозом с хлопкопункта, обернулся на голос. Рассыльный аксакала протягивал ему объемистый пакет. Перегнувшись с коня, Жиемурат взял его, надорвал, достал бумагу, но в темноте ничего не мог разглядеть.

Ехавший рядом с ним Жалмен попытался выяснить у рассыльного, что в бумаге, но рассыльный не знал ее содержания и только передал слова аксакала, просившего, чтобы Айхан и Дарменбай поскорей отправлялись на учебу.

— Темирбек! — Жиемурат повернулся к всаднику, следовавшему сзади. — Придется тебе поехать с ними в район.

Темирбек согласно кивнул. Они припустили коней и нагнали передние арбы обоза, тянувшегося по дороге от хлопкопункта в аул.

Арбы катились уже порожняком, крестьяне громко, оживленно переговаривались друг с другом, тут были и Садык, и Турганбек, и трусил на ослике ходжа, то и дело тыча ему в бок каной — остроконечной палкой — и нетерпеливо понукая:

— Хык! Хык! Быстрее!

Ослика он выпросил у старого Омирбека, чтобы отвезти на пункт хлопок Улмекен. Этот поступок вызвал у крестьян уважительное одобрение.

Доброта и заботливость ходжи пришлись по душе и Жиемурату. И сейчас, увидев ходжу в голове обоза, он направил к нему коня и, приблизившись, шутливо проговорил:

— Ага, может, скачки устроим: кто резвей — ваш ишак или наши кони?

— Э, где уж мне тягаться с вами, молодежью. Однако, если бы ишак принадлежал мне, я, пожалуй, попробовал бы... Еще неизвестно, кто был бы впереди!

— Ну, еще бы... ха-ха-ха!.. Ходжа у нас джигит — хоть куда. Ох-хо-хо! — расхохотался Жалмен. Смех его в чистом ночном воздухе разнесся далеко-далеко.

Темирбек сердито одернул Жалмена:

— Что ржешь?.. Радуешься — будто клад нашел.

— Что уж — нельзя и посмеяться? — обиделся батрачком.

— Надо знать — когда и над чем. Впрочем, что ж — давай, смейся! — в голосе Темирбека звучала угроза. — Ну? Что же ты замолчал?

Жалмен нахмурился. Разговоры и шутки вокруг них стихли. Чувствуя, что назревает ссора, Жиемурат хлестнул своего коня и кивком показал Жалмену и Темирбеку, чтобы они ехали за ним. Когда обоз остался позади, Жиемурат сказал Жалмену:

— Не к месту твой смех, Жалеке. Ты думаешь, все дураки, не понимают, в чей огород ты метил?

— Ну, ну, в чей же?

— Ты ведь смеялся над ходжой и Улмекен — не так, скажешь? Ходжа, мол, джигит хоть куда, еще и с молодой вдовой живет! Грязное предположение! Он с Улмекен вроде старшего брата, помогает ей от всего сердца — доброго, честного сердца. Не каждый способен, да и не каждый умеет поддержать слабого, дать кров бездомному, утешить плачущего. Ходжа и Улмекен — из таких людей. А ты своим двусмысленным смехом надумал тень на них бросить!

— Да, ей-богу, у меня и в мыслях ничего такого не было, — оправдывался Жалмен. — Просто решил пошутить. Ты ведь знаешь, мы, каракалпаки, любим соленую шутку.

— Шутка шутке рознь, — сдержанно заметил Жиемурат. — Умей и для шутки выбрать место и время. Я недавно побывал у Улмекен, видел, как они с ходжой относятся друг к другу. Он к ней — как отец, она к нему — как дочь. С уважением и заботой. И их можно понять. Можно понять, почему они потянулись друг к другу, — оба ведь одиноки. Она мужа потеряла. Ходжа — жену и детей. Вот он всю отцовскую нежность и отдает сыну Улмекен.

— Да что ты мне наставление читаешь? — возмутился Жалмен. — Я что, дитя малое, сам ничего не вижу и не понимаю? Говорю же — пошутил!

— А ты не сердись, — осадил его Темирбек. — Не сердись на правду-то. Мы ведь с тобой по-дружески... Не хотим, чтобы ты так шутил. Других срамишь — себя срамишь.

В ауле они разъехались по домам. Жалмен, заведя коня в конюшню, в дом не пошел, а остался стоять у изгороди, поджидая кого-то. Хотя было темно, он издали узнал приближающегося ходжу и поспешил ему навстречу:

— Эй! Не ходи дальше. Тут потолкуем.

Ходжа слез с ослика, Жалмен шагнул к нему, тряхнул за плечо:

— Язык проглотил, что ли? Выкладывай, до чего с ней дотолковался. Как она теперь обо мне думает?

Так и не собравшись с мыслями, ходжа поспешно пробормотал:

— Ну, так, как надо.

— Не считает, что я враг ее мужу?

— Да нет, она к тебе — всей душой.

— Вот и ладно. Так. Тут, значит, все в порядке. Теперь слушай. Есть у меня одна задумка. Большие могут развернуться события... И узелок развяжется в самое ближайшее время.

— В толк не возьму — о каких таких событиях ты толкуешь, о каком узелке?

— Придет пора — все узнаешь. И подивишься моей хитрости!

Послышался