Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

злые не требуется ни особого ума, ни сил душевных, ни времени. Зло можно сотворить мгновенно! Недаром же говорится: не дай бог соколу оказаться в колючих зарослях, не дай бог твоей судьбе зависеть от воли дурного человека. Иного попросишь о чем-нибудь, а он и слушать тебя не желает, и нос задирает к самому небу!.. Ты, сын мой, не из таких. Ты уж давно здесь живешь, знаешь наших людей, их нужды и чаяния. Народ говорит: прибавка в ауле — счастье, убыль — горе. И мы горды и счастливы тем, что в ауле нашем все прибавляется добрых, хороших людей — таких, как ты. Правда, мы понесли и тяжкий урон: какой-то негодяй поднял руку на нашего Айтжана! Но бандит, видно, уж далеко от нас, и что было — того не поправишь и не вернешь. Будем надеяться, что следующий ребенок, как молвит пословица, родится более крепким и здоровым. Я сам постоянно молю аллаха об этом! Так вот, мы к тебе — со всем уважением и считаем тебя своим. Предки наши говаривали: у кого широкий замах — у того и душа широкая. Внемли же нашей просьбе, сын мой. Прояви к нашему аулу великодушие, не лишай крестьян источника жизни...

Жиемурат слушал суфи, стараясь проникнуть в смысл его витиеватой речи. Достал из кармана папиросу, закурил.

Серкебай, решив воспользоваться подходящим моментом, тоже извлек из кармана пузырек с насыбаем, который пошел по рукам. А суфи без передышки продолжал:

— Жиемурат, сын мой, не буду больше томить тебя своими рассуждениями и перейду к сути дела. Мы пришли к тебе с тем, чтобы заступиться за нашего брата...

Жиемурат, уже догадавшийся о цели прихода крестьян, прервал суфи:

— Я ведь вас не однажды предупреждал: хлопок у нас в стране на вес золота. И запрещается использовать его на личные нужды. Ни грамма нельзя оставлять у себя!

— Братец, крестьянину никак невозможно без хлопка. Родимся — он на рубашонку идет. Помрем — на саван. — Это произнес скуластый, худой, как щепка, мужчина — отец Отегена.

Он сидел возле печки, часто кашлял — надрывно, с мукой, сотрясаясь всем телом. Вот и теперь он зашелся в кашле и долго не мог говорить. С трудом отдышавшись, продолжал:

— Пшеница нас кормит, хлопок одевает — так повелось еще со времен нашего предка, Адама-ата. Лишишь нас хлопка — заставишь ходить в чем мать родила.

— Вы неправы, ага! — спокойно возразил Жиемурат. — Все, что необходимо, вы можете приобрести на деньги, которые государство платит вам за хлопок, бери любой товар — что душе угодно. И сколько угодно! Ну, неужто вам не надоело ходить в мате — она ведь только кожу дерет! Да И жен своих пожалели бы — бедняги чуть не с головой зарываются в эти проклятые козаки, торчат там с утра до ночи, словно в могиле!

Помолчав немного, он лукаво усмехнулся:

— Рассказать вам одну историю? Так вот, понадобился одному крестьянину челнок, купил он его у женщины, прявшей в козаке хлопок. Купил, принес домой — а челнок-то оказался негодным. Ну, домашние ему и говорят: отнеси его обратно, тому, кто тебе его подсунул. А он в ответ: да вряд ли я ее живой-то застану, когда уходил от нее, так ее уж по шею не было видно. Вот такие дела... Пора нашим женщинам выбираться на свежий воздух!

Рассказ Жиемурата вызвал у слушателей сдержанные улыбки.

Пока он говорил, суфи неотрывно, требовательно смотрел на Серкебая. Но тот сидел с непроницаемым лицом, лишь вежливо улыбнулся, когда Жиемурат закончил свою историю.

Тогда суфи сказал, обращаясь к Жиемурату:

— Товары-то в магазине не всем продают. Сначала, вроде, надо стать пайщиком...

— Верно. Но кто же вам мешает вступить в кооператив?

— О кооперативе после потолкуем, — это опять подал голос отец Отегена, не желавший отвлекаться от цели, ради которой они сюда пришли. — Это дело надо еще обдумать. Давай-ка решим насчет Бектурсына. Вот мы сидим перед тобой, белобородые, самые старшие в ауле. И об одном просим: сделай так, чтобы детям Бектурсына не пришлось проливать горькие слезы.

Жиемурат задумался. Нельзя было не считаться с мнением аульных аксакалов. Да и не хотелось ему обижать стариков — они должны стать опорой ему, а не препоной. Решительно вскинув голову, он посмотрел на Бектурсына:

— Ладно. Так и быть — акт я порву. Но уж не обессудь — шыгыршык тебе не верну. И у меня тоже просьба к вам, аксакалам: у кого дома есть шарык и шыгыршык — сдайте их мне. Честное слово, так будет лучше. У вас будет совесть чиста перед государством, ну и государство вас не обидит — уж поверьте!

Крестьяне молчали, переглядываясь друг с другом.

Бектурсын проговорил дрожащим голосом:

— Да бог с ним, с шыгыршыком! Только акт порви! Уж не губи меня, старого!..

Суфи метнул на него свирепый взгляд, но Бектурсын, словно ничего и не заметив, снова опустил глаза, уперся в грудь седой своей бородой.

Видя, что Жиемурат берет над ним верх, суфи не решался перейти в открытое наступление. Конечно, подними он шум, старики поддержали бы его. Но тогда бы он выдал себя как верховода, подстрекателя, а это было небезопасно. Вот если бы кто из аксакалов заговорил первым... Но те словно воды в рот набрали. И суфи ничего не оставалось, как промолчать вместе со всеми.

Жиемурат между тем снял со стены свою сумку, достал оттуда бумагу и, стоя, проговорил:

— Это акт, который я составил на Бектурсына. Все здесь правда — Бектурсын-ага сам его подписал. И было бы справедливым передать его куда следует. Но в знак уважения к вам, аксакалы, я порву его на ваших глазах, — и он разодрал бумагу в мелкие клочья. — Бектурсын-ага может быть спокоен: все останется между нами.

У Бектурсына кровь прилила к лицу, впервые за день он освобожденно выпрямился, благодарно взглянул на Жиемурата.

Суфи понял: схватка проиграна. Может, пригрозить Жиемурату, что если он не отдаст шыгыршык, то люди покинут аул? Нет, рискованно: ведь если, действительно, кто-то уйдет из аула, то Жиемурат обвинит в этом суфи. В ярости стиснув зубы, он обвел стариков тяжелым взглядом — но все по-прежнему молчали. Видно, на них произвело впечатление