Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

сказал. А у них, оказывается, дочка. Только сейчас Жиемурат сообразил, что новенькие корпеше, еще утром привлекшие его внимание, нарядные, с искусной вышивкой, — это дело рук Айхан. Видно, она не только прилежная хозяйка, но и мастерица! Ему бы хотелось побольше узнать о девушке, но поскольку не принято выпытывать то, о чем тебе не рассказывают сами, он перевел разговор на другое:

— Жалеке, а кто тот джигит, который бросал глину?

— Это Шамурат. Они в аул только в этом году приехали...

Беседа продолжалась до поздней ночи.

6

Убедившись, что Жиемурат намерен надолго остаться в ауле, Серкебай освободил для него одну из комнат.

В комнате было и уютно, и просторно: там стояли только кули с зерном да деревянная кровать. Теперь Жиемурат, хотя трапезничал вместе с хозяевами, но спал отдельно, и никто не мешал его сосредоточенным раздумьям.

Когда Жиемурат после утреннего чая ушел из дома, Айхан заглянула в его комнату, чтобы убрать постель.

Каково же было ее удивление, когда она увидела, что постель уже прибрана и одеяла сложены, да так тщательно, аккуратно — даже не верилось, будто это сделал мужчина!

В комнате наведен порядок: углы очищены от паутины, пол старательно подметен. Айхан подумала было, что это мать успела уже приложить тут руку, но тогда зачем было ей посылать Айхан прибрать за новым жильцом? Нет, это все он сам!

Айхан долго стояла в дверях, изумленно покачивая головой — ну и чудеса... Мужчина — а, как женщина, аккуратен, хозяйкам с ним никаких забот! Неужто все большевики такие? Да нет, вон у Дарменбая все хозяйство на себе тянет жена, Гулсим-женге. И уж как честит своего муженька, когда встречается у колодца с соседками: и такой он, и сякой, и тиранит ее, и никогда не поделится своими секретами. Скрытный, неприветливый. Хотя Дарменбая можно понять: у Гулсим-женге язык-то без привязи, ей что доверишь — тут же всему аулу станет известно! Но вот домашними делами он, правда, совсем не занимается. Не то что этот их постоялец — бедняжка, видать, жил бобылем, вот и приходилось самому за собой ухаживать. Даже постель наловчился убирать получше любой хозяйки!..

Заметив пустые ведра, Айхан взяла их и направилась было к дверям, как в дом с шумом ввалилось несколько джигитов.

Айхан поставила ведра на пол — как покинешь дом, когда явились гости?

Поздоровавшись с джигитами, Айхан постелила им кошму.

— А где Жиемурат? — оглядываясь, спросил Дарменбай.

Айхан, отведя глаза в сторону — ей было стыдно перед Дарменбаем за свои недавние мысли о нем и о его жене, — тихо произнесла:

— Утром за ним зашел Темирбек-ага, они и ушли.

— Ах, да! — досадливо поморщился Дарменбай. — Он же говорил, что должен съездить к аксакалу. А я-то запамятовал.

Он постоял перед окном, что-то прикидывая, потом повернулся к товарищам:

— Как хотите, братцы, а я пошел.

— Куда торопишься? — с укоризной сказал Жалмен. — Ну, ушел — вернется же! Обождем.

Но уговорить Дарменбая не удалось, он, набычившись, шагнул к двери.

Оставшиеся расположились на кошме вокруг Жалмена, подложившего под локоть побольше подушек и возлежавшего на них с явным наслаждением.

Джигиты пришли сюда потолковать с Жиемуратом, но, судя по всему, их вполне устраивало общество Айхан. Они уставились на девушку жадными взглядами — как волки на ягненка.

Айхан хлопотала у очага. Разожгла огонь, поставила на него кумган с водой. И все — молча, с опущенными глазами.

Только с Дарменбаем она и перебросилась короткими репликами, а после словно воды в рот набрала. И как ни пытались гости разговорить ее, чтобы полюбоваться ее белыми, ровными, как жемчуг, зубами, им не удалось выжать из нее ни словечка.

Пока она готовила чай, джигиты не отрывали от нее горящих глаз: их волновала и родинка на ее светлом лице, и черные, как смоль, длинные, чуть не до пят, косы, — когда девушка нагибалась, они падали на пол, и она отбрасывала их за спину.

Даже Жалмен загляделся на молодую хозяйку — хоть он был уже в годах, но не утерял еще охоты к любовным увлечениям. Обычно бойкий на язык, он сейчас утратил дар речи — восхищенный юной красотой Айхан. Временами он исподтишка косился на товарищей, проверяя, какое впечатление на них произвела девушка.

Один из джигитов, круглолицый, с бледно-серыми, по-овечьи выпуклыми глазами, восседал на кошме с важным видом, напыжившись, заносчиво задрав лохматую голову, и жадным взглядом следил за каждым шагом Айхан. Когда она наклонялась к огню и лицо ее жарко разрумянивалось, он от волнения громко сглатывал слюну и начинал беспокойно ерзать на месте. Она выходила из комнаты — он тянул вслед ей толстую шею. Стоило ему перехватить чужой алчный взор, устремленный на девушку, как в зрачках его вспыхивал недобрый, ревнивый огонек. Однако он изо всех сил старался не выдать обуревавшие его чувства.

Жалмен, от которого ничего не ускользало, приметил его беспокойство и, дабы отвлечь от девушки, спросил:

— Отеген, не знаешь, куда это Дарменбай так спешил?

— Может, дела у него. Бог его знает! — рассеянно ответил Отеген и снова уставился на Айхан.

Разговор не клеился.

Айхан, хотя и видела это, стеснялась прийти джигитам на помощь. Взор ее по-прежнему был потуплен, лишь изредка она как-то выжидающе поглядывала на Давлетбая, сидевшего ближе к двери, словно желая, чтобы он заговорил. Но и он молчал, равнодушно посматривая по сторонам.

Пожалуй, лишь Давлетбай не обращал внимания на Айхан и даже не примечал обращенных на нее жадных взглядов. Он откровенно скучал и, видно, жалел, что не ушел вместе с Дарменбаем — теперь же ему казалось неудобным оставить товарищей. Порой он лениво потягивался и менял позу, потом, томясь, прилег на подушку.

Вдруг он заметил лежавшую на столике газету и обратился к хозяйке:

— Айхан, можно взять?

Айхан вместо ответа протянула ему газету.

Давлетбай развернул лист и углубился в чтение. Теперь, найдя себе занятие, он уже не сидел, как на иголках. Окружающие ему не мешали — их, казалось, ничего не интересовало, кроме Айхан.

Тем временем вскипел чай, Айхан разлила его по чайникам и поставила их на дастархан, где уже лежали лепешки и