Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Немолодой уже человек с морщинистым усталым лицом, Баймуратов не раз бывал в Мангите. Со многими он встречался в Чимбае, многих знал понаслышке. Пройдя сквозь людской коридор, Баймуратов поднялся на возвышенность, стал рядом с Орынбаем, улыбнувшись, обратился к возбужденной толпе:
— Что это у вас здесь? Никак, богослужение? Или свадьба?
Объяснения посыпались со всех сторон, и хотя разобрать что-либо в этом гвалте и хаосе было делом совсем не простым, Баймуратов в конце концов понял. Он поглядел на поникшего пленника, окинул взглядом толпу, поднял руку:
— Товарищи! Третьего дня приходил ко мне один человек из ваших — Ходжаниязом назвался. Жаловался, нет порядка в ауле: советская власть, мол, про Мангит и не вспомнила, аллах позабыл.
По рядам прокатился ропот. Головы зашевелились, отыскивая в толпе Ходжанияза. Он стоял гордый, сияющий, озорным подмигиванием отвечая на любопытствующие взгляды. А Баймуратов между тем продолжал:
— Выходит, неправду сказал Ходжанияз — не позабыл вас аллах. Видите, специального посланца откомандировал. Для чего? Чтобы запугать вас. Чтоб землю — обратно Дуйсенбаю, власть — прежнему аксакалу, который при Дуйсенбае, как собака при чабане. Чтоб и думать никто не мог про новую жизнь, равноправие женщин, свет знаний! Нет, не забыл вас своими заботами аллах. Это его слуги убили вчера дочь портного, устраивают засады на дорогах, коршунами налетели на Турткуль. Только остановить революцию им не удастся! Вместо зверски убитой Турдыгуль завтра поедут учиться новые девушки. Свободный труд на себя, товарищеская обработка земли принесут дехканам достаток, сделают вас полноправными хозяевами своей судьбы. Вот чего добивается советская власть. Вот чего боятся наши враги!..
В полдень Ембергенов устроил портному допрос.
— Кто убил?
— Аллах... аллах призвал ее к себе, — будто невменяемый, лепетал портной. — Могила — дверь, и все люди входят в нее...
— А дверь эту открыл для твоей дочери кто?
— Дочь моя, зрачок моего глаза, Турдыгуль, да напоит аллах твой сад, — юродствовал Танирберген, и непонятно было, действительно ли смерть единственной дочери затмила его рассудок или прикидывается он, чтобы уйти от расплаты.
— Ладно, довольно валять дурака! — прервал его стенания Ембергенов. — Жена твоя говорит, сразу, как это случилось, тень какая-то к воротам метнулась. Кто это был?
— Тень? Это... это чистая душа Турдыгуль взлетела на небо в чистую обитель аллаха. Райские гурии подхватили ее и на крыльях широких понесли ее, понесли...
— Понес чепуху! — не удержался Ембергенов, поднялся, угрожающе уставился на портного. — Будешь отвечать на вопросы или... — и вытащил из кобуры револьвер. Подействовало. Сознание портного мгновенно прояснилось. Он заговорил быстро, захлебываясь, угодливо склонившись перед Ембергеновым.
— Не стреляй, начальник. Все скажу, все, как было. Затмение нашло на меня... Посланник аллаха... Отец, говорит, в ответе за дочь, тебе, говорит, Танирберген, в аду за нее гореть в геенне огненной. Убей, шепчет, убей!..
— Значит, ты убил Турдыгуль?
Портной молитвенно поднял руки, воскликнул в экстазе:
— О, дочь моя, ты, которая была драгоценным камнем печати счастья. Да разве мог бы я дитя родное? Да что я, зверь какой-нибудь! Не я, не я ее убил!
— Кто?
Танирберген опасливо оглянулся, убедившись, что никто не подслушивает, приблизился к Ембергенову, сообщил заговорщически:
— Человек... человек один приходил... Сам такой коротыш, лицо волка, а челюсть — будто копыто ударило, нету челюсти, от губы сразу шея...
— Имя!
— Не знаю, не спрашивал... Меня оттолкнул и ножом ее, ножом... в сердце... — И Танирберген расплакался, рукавом утирая слезы.
— А ты знал, что он должен прийти? — допытывался Ембергенов.
Портной опустился на колени, стукнулся лбом об пол, забормотал:
— Боже, ты, которому поклоняются темнота ночи и свет дня, сияние луны и блеск солнца, шорох деревьев, и журчанье воды! Боже, ты, которому поклоняются небо и земля, суша и море и все, что в них! Боже, ты, который знает тайное и явное и то, что в сердцах!..
Так ничего больше и не удалось Ембергенову выведать у портного. Вечером, связанного крепкой веревкой с посланником божьим, под охраной трех дюжих джигитов Танирбергена отправили в Чимбай. Столпившись вдоль дороги, жители аула провожали их с холодной, молчаливой ненавистью. Похоже было, еще какую-то частицу прошлого под строгим конвоем уводят сейчас из аула. И не было в сердцах остающихся ни сострадания к арестованным, ни жалости к прошлому.
7
Прошлое рисовалось Дуйсенбаю долиной без слез и печали. И если стоило жить, то лишь затем, чтоб вернуть это прошлое. Любой ценой. Хоть на время.
— Эх, — горестно вздохнул Дуйсенбай и повернулся на другой бок, — правильно говорят: молодость живет ожиданием, старость — воспоминанием.
В комнате было темно и душно. Где-то под потолком назойливо жужжала муха — должно быть, угодила в паутину, и теперь паук подбирается к ней, предвкушает, как насладится теплой мушиной кровью. Со двора доносился гундосый голос старшей жены — хорошо хоть эта не сбежала, не бросила Дуйсенбая на старости лет. Впрочем, эта не сбежит, потому что, если разобраться, женщина вообще подобна тени: за ней бежишь — убегает, от нее бежишь — за тобой гонится. Вот и выходит, женщина сама по себе вроде бы и не существует — тень мужчины, его отражение.
Позвать бы Мамбет-муллу, поделиться с ним этой мыслью. Мудрая мысль.
На дворе что-то ухнуло, и эхом что-то внутри оборвалось у Дуйсенбая. Идут! За ним!.. Приподнялся на локте, прислушался, вздохнул с облегчением — нет, слава аллаху, на этот раз пронесло. Лег, укрылся с головой одеялом, крепко зажмурил глаза. Хорошо бы заснуть, успокоиться. Только пойди, успокойся, когда мысли одна страшнее другой мохнатыми пауками в голову лезут.
Затерявшись в толпе, Дуйсенбай видел, как вели по дороге портного. Тот шел, понурив голову, волоча ноги, точно они у него деревянные, а длинные рукава полосатого халата болтались, будто на чучеле. О, аллах, только б не выдал! Только б не выдал!.. Приведут его в город, поставят к стене — все расскажет.
