Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не удостоив его ответом, Нурумбет повернулся к Матджану:
— Ложись, отдохни. Вечером с божьей помощью в Чимбай поедешь.
Недомерок потер отсутствующий подбородок, покосился на дневник с сожалением:
— Выходит, пустяк? А я-то думал — красный фирман.
— В умелых руках и портянка фирманом становится. Если нужно, конечно, — изрек Нурумбет, и хотя недомерок не понял затаенного смысла сказанных слов, тем не менее он снова горделиво приосанился, твердо уверовав в то, что, выкрав дневник, совершил чуть ли не подвиг, угодный богу и полезный земным его слугам.
— Вот баба проклятая! Богопротивные слова пишет, а интересно. Будто дастан слушаешь, а? — бесхитростно признался нукер с перевязанным глазом, и это откровенное признание заставило ахуна еще больше насупиться.
— Не пристало воинам аллаха уши развешивать, над бабскими сказками вздыхать! — сурово отчеканил Нурумбет и добавил повелительно: — Коней напоить! Чистить оружие! Намаз!
Один за другим нехотя подымались нукеры, потягивались, растирали затекшие ноги. Когда последний из них скрылся за дверью и в комнате остались лишь те, кто сидел вокруг дастархана, ахун Нурумбет пояснил:
— Ни к чему это им — только голову забивать. Что истинно, а что ложно, мы им сами скажем. — И, удостоверившись, что в обители остались только самые надежные, доверенные люди, понизив голос, продолжал чтение дневника.
«Два месяца, как не садилась я за дневник. Трудные, черные месяцы. Эта ночь, когда мы узнали о смерти вождя. Дни скорби, страха, растерянности. Было от чего испугаться — весть о смерти нашего Ленина будто взбодрила врагов, вернула им силы. Зашевелилась контра в своих норах, обнаглели басмачи, а недобитые баи того и гляди вцепятся в горло. Ишаны и муллы тоже хороши: стращают народ ужасными карами, слухи разные распускают. Обстановка — с ума сойдешь!
Первые дни мы заперлись у себя в общежитии, сидим по углам, трясемся, как мыши, плачем. А потом пришла Марфа Семеновна, обругала нас, пристыдила, сказала, сейчас не слезы лить надо — бороться. Из наших курсантов организовали четыре бригады и отправили их по аулам и кишлакам. Меня тоже в одну бригаду записали, винтовку выдали. Пригодилась — два раза на нас басмачи нападали. Отбивались. А Кучкарбая ранили в грудь. До сих пор в больнице лежит. Обещают, поправится.
Что я там говорила в аулах на митингах, сама не припомню. Выйду перед народом, гляну в лица — дух захватит, в горло будто песок насыпали — слова застревают. А люди ждут, глядят на меня, перешептываются. Ну, наберу я воздуху побольше и — точно в омут. Ничего, выплывала. Товарищи говорят, получалось. Под конец наловчилась, полегче пошло. И еще я приметила: кончишь выступать, спрыгнешь с арбы или там с настила какого, услышишь, что люди поверили в твою правду, и такая крылатая радость подхватит тебя...
Сейчас перелистала дневник. Недавние записи, а будто чужая рука. Надо ж такое придумать: «Для чего это все? Писать, чтоб уметь писать? Читать, чтоб научиться читать?. И только?..» Дура, ах, дура! Теперь-то я поняла, зачем человеку учиться, на что ему знания! И боже ты мой, как не хватало мне всех этих знаний, когда выступала перед людьми! Как убедишь? Нужны знания! Как правду свою перед хитрым муллой докажешь? Ведь правда-то наша! Чую, что наша, а доказать не умею — нет знаний. Вот для того и буду учиться — чтоб людям глаза на свет открывать. Это и есть самое главное. И в этом — так теперь понимаю — самое большое счастье. Потому что — для чего жив человек? А для того...
Написала вот и задумалась: какой дать ответ? А может, и нет такого ответа, чтоб один да на всех? Свое каждому. Что тому несбыточной сказкой мерещится, этому свалится — подбирать не захочет. Или так еще, заметила, бывает: вчера только о том и мечталось, чтоб найти, поймать ту жар-птицу, поймала — глядь, а она ворона. И опять за новой жар-птицей гонишься.
Ну, размечталась, намудрила я что-то. А если правду, одно мне сейчас только и нужно — девочку мою увидать, с мамой встретиться. Доченька моя! Ты, наверное, совсем большой уже стала, ходить, говорить научилась? Давно нет от вас ни привета, ни весточки. Ох, тяжело мне без вас, родные мои...»
«Подала заявление в большевистскую партию — Ленинский призыв. Сейчас иду на собрание. Страшно: а вдруг не примут — байская дочь! Не знаю... Примите! Я клянусь всем святым — за ленинское дело, за новую жизнь все отдам, все!»
«Какой радостный, замечательный день! Джумагуль Зарипова — член Российской Коммунистической партии (большевиков)! И от мамы известие: живы-здоровы. Передавал человек, козленочек мой все про меня спрашивает: где моя мама, когда моя мама приедет? Доченька, доченька моя!..»
«Это я переписала. Дальше буду писать сама. Теперь я про дневник все понимаю. Вот она какая, Джумагуль. Интересная. И страдает сильно. Мне ее очень жалко. Она мне нравится. А что это она писала про покойного Айтбая? Выходит... Нет, этого не может быть...»
«Приехал человек из Мангита. Говорит, отец простил, хочет, чтоб я домой на несколько дней приехала. Я знала, что он простит меня. Он ведь очень хороший, мой папа, и добрый. Считаю дни, когда можно будет отправиться. Скорей бы уже. В школе говорят, я буду математиком. Эти маленькие звездочки на небе, которых много-много вместе, это, оказывается, Млечный Путь. Вот бы пройти когда-нибудь этим путем! Глупости! А все-таки мне так хорошо — дурачиться хочется. О аллах, спасибо тебе за все! С комсомольским приветом Турдыгуль, дочь Танирбергена — хорошего человека и замечательного портного...»
Ахун Нурумбет закончил чтение. Все, кто оставался в комнате, молчали, опасаясь отчего-то взглянуть друг другу в глаза. Даже егозливый Матджан, и тот не проронил ни слова, ссутулился, сжал руки между коленями.
— Нет, не-ет! Сволочи вы все, сволочи! — прохрипел в бреду Таджим и захлебнулся.
Нурумбет поднялся, произнес торжественно и зловеще:
— Пусть божья кара падет на голову вероотступницы. Смерть!
— Аминь! — откликнулись вразнобой сидевшие за дастарханом.
...Дуйсенбай возвращался домой окольным путем — след замести, все обдумать как следует. А подумать было над чем. Великую честь ему оказал ахун Нурумбет: привести в исполнение вынесенный