Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

— Сделал все, как велел нам аллах, — прямо в сердце, вот так! — Матджан показал, как умело и ловко он всаживает кинжал в грудь своей жертвы. — Портной — молодец, тоже помог. Все бы отцы такие, быстро б с неверными справились. А? Да. Голову хотел привезти — доказательство к вашим ногам — не успел: мать, как клушка, целый базар подняла. Такой шум! А? Да. Ха-ха-ха! А доказательство есть, прихватил. Под подушкой лежало. Может, думаю, документы какие или что. Верно, отец? А?

— Документы? — живо заинтересовался ахун.

— Сейчас, — и Матджан-недомерок вытащил из-за пазухи, бросил на дастархан тонкую ученическую тетрадь.

Вокруг дастархана, навалившись друг другу на плечи, столпились нукеры. Нурумбет ахун достал из кармана очки, неторопливо протер стекла и очень торжественно водрузил их на нос. В полной тишине он прочел на обложке: «Дневник Турдыгуль, дочери Танирбергена. 1924 год, 1 января».

— Ну, документ? — нетерпеливо допытывался Матджан-недомерок.

— Не беспокойся. Не документ, но тоже важная вещь. Из этой бумаги мы все узнаем про беспутную — и что делала, и как думала, и чему их там учат, в этом пристанище дьявола.

— Ага! Я сказал! Слышали? — возликовал недомерок и, не удержавшись, вскочил на ноги. — Не эта бумага, так я б вчера еще здесь был. А с ней средь бела дня не поскачешь — вдруг поймают. Откуда бумага? Капкан. Решил ночи дождаться. Верно, отец? А? Да. Голову отрубить — тоже голову нужно иметь! Ха-ха-ха!

— «А? Да», — передразнил недомерка косоглазый нукер и с трудом усадил его на место. — Не скачи, дай послушать, про что там написано. Читайте, отец.

Нурумбет облизал большой палец, помусолил страницу, запинаясь, начал читать.

«Вот я и в школе. В школе очень хорошо. Нас учат читать и писать. А еще проходим мы арифметику и естествознание. А больше всего мне нравится история. История — это про то, что было. Джумагуль говорит, нужно вести дневник и записывать туда все, что видишь, делаешь, думаешь. Только разве можно буквами записать, что думаешь или чувствуешь? Этому иногда и слов не найдешь, а букв тем более. Наверное, есть такие особые знаки. Вверх копытцами — радость. Вниз — горе. Мы этого еще не проходили. А больше я не знаю еще что писать. Джумагуль уехала в аул по заданию. Когда вернется, не знаю. Без нее мне плохо и совсем одиноко. Она мне как мать родная. Мама... Как ты сейчас там? Вспоминаешь ли свою Турдыгуль? Ох, домой бы, ненадолго, к тебе, мама!.. Нет у меня ни дома, ни родителей — отец меня проклял... Все. Сегодня больше писать не буду».

«Джумагуль еще не приехала. Ждала ее вчера целый день, а она не приехала. Про что писать сегодня, никак не придумаю. В столе нашла дневник Джумагуль. Говорят, читать чужие письма и дневники — грех, но я только краешком глаза — чтоб научиться, как писать свой дневник. Иначе как же я научусь, если никогда не видала? Джумагуль добрая, она простит».

«Вот, оказывается, она какая! Бедняжка, сколько страданий вмещает ее душа! А посмотришь — улыбается, шутит, нас подбадривает. Сильная.

Я сейчас несколько мест, самое главное, к себе перепишу — будет как для примера».

«Уже второй год, как я в Турткуле. Что с тех пор переменилось в моей жизни? Все. Иногда мне кажется, только здесь и началась настоящая жизнь, а то что было раньше, — кошмарный сон. А может, ничего и не было раньше?.. Нет, было, отец, муж, Айтбай. Самое дорогое, что осталось у меня от прошлого, — мать и Айкыз. И память.

У нас много уроков, и я очень занята: чтение, письмо, арифметика, история. Сильно устаю, а когда приходит усталость, в голову разные глупые вопросы лезут: для чего это все? Писать, чтобы уметь писать? Читать, чтоб научиться читать? И только?.. Нет, наверное, все это нужно для чего-то другого, большего, главного. А что это большее и самое главное? Наверное, когда выучусь, узнаю. Да как же учиться, не зная зачем? Нужно поговорить с Марфой Семеновной».

«Дни накатываются, как волны. Кажется, сегодняшний — самый важный. А прошел — и будто не было его вовсе, вроде бы даже и следа не оставил. Как волна на прибрежной круче. Почему это так? Наверное, правда: каждый в отдельности — только слабая волна, а сольются в месяцы и годы — подточат кручу, размоют, в песок перетрут. Но есть ведь в жизни человека и какие-то главные, поворотные, самые важные дни? Есть... А где они у меня? День, когда отец нас вместе с матерью выгнал на улицу? Или тот, когда явился Турумбет? А может, это вовсе и не день, а ночь — та ночь, когда решилась кинуться в канал, и только мертвый лед сберег меня от смерти? О, немало, немало было в моей жизни таких дней, что темнее самой кромешной ночи. Но были ведь и другие, о которых никогда не забуду. Короткие дни встреч с покойным Айтбаем. (Странное дело, ничего ведь и не было — встретимся, перекинемся парой слов — и в разные стороны, а в душе запали — не вытравишь.) И был еще большой день поездки в Чимбай, митинг, слова о новой жизни, о равноправии женщин. А потом — день побега.

Сегодня объявили: три дня занятий не будет — едем по аулам агитировать молодежь вступать в школу. На дорогах опасно — засады. И чего, не понимаю, басмачам этим нужно? Так, вроде поперек горла мы им стали.

Ну, хватит на сегодня. Буду собираться».

«Горе. Большая беда. Умер Ленин. Марфа Семеновна сказала на митинге: «Дело его не умрет. Он будет жить в наших сердцах, в социализме, который мы построим по его заветам». Я тоже вышла на трибуну. Что-то хотела сказать и расплакалась. Ушла. Что теперь будет? Неужели все вернется, как было?»

Ахун Нурумбет перевернул страницу, оглядел лица нукеров, сбившихся вокруг него, недовольно поморщился: не понравилось ахуну выражение этих лиц. Внимали б вот так, когда он читает Коран. Нурумбет полистал дневник, промолвил со скучающим безразличием:

— Ну, хватит — бабьи слюни. Зря время тратим.

— Почитайте еще,