Бернард Шоу - Хескет Пирсон

Сэр Артур Конан-Дойль проворно откликнулся патриотической отповедью. Он не помнит другого случая, чтобы «под одним заглавием умещалось так много фальши», как в письме Шоу. Шоу вступился за свою точку зрения и отстаивал ее пядь за пядью, удивленно подняв брови, — в знак протеста против того, что Конан-Дойль назвал его лгуном.

Между тем благодаря более глубокому знакомству с обстоятельствами гибели «Титаника» были извлечены на свет божий несколько новых эпизодов, не слишком льстивших роду человеческому. Сэр Артур не мог поэтому удержаться на той высокой ноте, с какой он начал полемику, и решил обидеться. «Он утверждает, что я назвал его лгуном, — написал Конан-Дойль. — Неправда. Так далеко я не заходил в нашей дискуссии».

Меня интересовало, повлияла ли эта «дискуссия» на личные взаимоотношения споривших. Я попросил Шоу рассказать, встречался ли он с Конан-Дойл ем после того, как тот обвинил его в «фальши», ухитрившись не назвать при этом лгуном. Шоу ответил: «Когда в 1898 году мы жили в Хайндхеде, я изредка встречался с Конан-Дойлем или заходил к нему. Он и Грант Аллен жили совсем неподалеку. Мы были почти друзьями. К.-Д. тогда еще не обратился к спиритизму. Его вспышка по поводу катастрофы «Титаника» не оставила следа в наших личных отношениях. Кстати, после одного из моих выступлений на митинге в защиту мира (в 1898 году) он излечился — может быть, даже слишком поспешно — от своего сентиментального пацифизма, обратившись в ярого джингоиста».

Вы можете припомнить мне мои же слова и сказать, что как раз для ирландца Конан-Дойля Шоу не был иностранцем. Но Конан-Дойль был мягкосердечным, романтическим ирландцем-католиком, для которого гибель «Титаника» была символом ужаса, утраты, сострадания, и только. Шоу был ирландцем иного рода. Факт потери корабля находил себе место в статистике: кораблекрушение есть кораблекрушение. Его взбесила, вогнала в дикий раж девальвация моральных ценностей, учиненная корыстной лживостью и дешевым мелодраматизмом «новой журналистики», у колыбели которой стоял сам Шоу, сотрудник «Стар».

На активные поступки Шоу толкали всегда и всюду не личные огорчения, а общественные проблемы. Первые же эпизоды мировой войны показали миру, в какую страшную бойню ввергли человечество. Офицеры, участвовавшие во фландрской кампании, были убеждены, что не доживут до конца следующего месяца. Нашим артиллеристам, просившим боеприпасов, был дан ответ: вы получили уже в два раза больше, чем причиталось. Ввиду недостатка боеприпасов частные фирмы, снабжавшие артиллерию, заломили дикую цену. Либеральный премьер-министр Асквит был старательно обучен не вмешиваться в дела частных фирм, и артиллеристы уходили из Вулвичского арсенала ни с чем. Так продолжалось до тех пор, пока лорд Нортклифф и Ллойд-Джордж не осознали ситуацию и не выставили вон либеральных доктринеров, уже было проигравших войну. Шоу понимал весь ужас положения своей страны. Но журналисты — те самые, которые недавно разукрашивали гибель «Титаника», — знай воспевали «наших славных траншейных братьев», расписывали победы британской пехоты, бессмысленно повисшей на колючих заграждениях или сраженной пулеметным огнем. Британской публике все это напоминало кинематограф, и она с охотой отдавалась новому развлечению.

В один прекрасный день вражеская торпеда сразила у ирландского побережья знаменитый лайнер «Лузитания». Этот достаточно конкретный факт английская публика сумела вместить в свое сознание. Началась всеобщая военная лихорадка. Шоу, напротив, решил с войной покончить и в одно мгновение стал «врагом общества» № 1,о чем нам еще предстоит рассказать.

ПЕРЕИЗБЫТОК

Супруги Шоу не раз устраивали званые завтраки, пользовавшиеся большой популярностью. Но за пределами своего дома, в любой компании Шоу был решительно невозможен. Как-то Морис Бэринг вынудил его поехать на типичную холостяцкую вечеринку, где мужчины всех возрастов и сословий — от лорда Кромера до Герберта Уэллса — резвились, как в былые студенческие годы. Шоу произнес перед ними речь, полную презрения: «Господа! Нам станет очень весело, как только вам надоест веселиться». С таким же презрением отнесся Шоу к попытке пригласить его на обед в клубе, популярном у богемы. «Нет такой силы, — заявил Шоу, — что заставила бы меня вытерпеть в течение целого вечера компанию джентльменов, которые жаждут напиться, потому что иначе они не могут друг друга переносить».

«Интерес человека к миру — это просто переизбыток его интереса к самому себе», — говорит капитан Шотовэр в «Доме, где разбиваются сердца»[123]. Этот переизбыток бил из Шоу ключом. В разных комитетах: исполнительных, общих, специальных, подготовительных, политических, театральных, муниципальных, музыкальных, литературных, исторических, археологических — бог знает в каких еще! — Шоу провел столько времени, сколько нормальному человеку с лихвой бы хватило на целую жизнь. Комитетский опыт шел ему только на пользу: «Комитеты приучили меня к особой манере, к бесстрастию и невозмутимости, свойственным государственному лицу. Я был готов в любой момент подвергнуть бесцеремонной критике того, кто во многих отношениях превосходил меня и знаниями и способностями». В комитете ему было так же покойно, как Фальстафу в своей гостинице. Здесь не было задиры Джи-Би-Эс с газетной полосы, «язвы» Шоу со сцены или с ораторской трибуны. Здесь находился при исполнении своих обязанностей тактичный, скромный, осторожный, уступчивый, рассудительный, одним словом, «безопасный» человек. Он был заинтересован только в одном: чтобы дело не стояло.

С. Гобсон писал: «Мне случалось сидеть рядом с ним в комитетском зале, и я любовался, с какой безукоризненной, любовной тщательностью орудовал он пером, делая исправления, вставки, зачеркивая что-то, что-то меняя местами. Однажды мы зашли в тупик с какой-то муниципальной проблемой. Он сказал: «Я сам это сделаю». И на следующей неделе принес проекты решения, предложенные шестьюдесятью чиновниками из городского управления, — все это было уже подведено под ту или другую рубрику и тщательно проанализировано».

Шоу ненавидел терять время попусту. Заседая как-то с Гобсоном в фабианском исполкоме, Шоу добродушно шепнул: «Голубчик Гобсон, вы зверь, а не председатель! Такого командира и нахала я еще в жизни не видел!» А минут через пятнадцать уже спрашивал: «Кстати, вы что же, не собираетесь на ежегодную сходку Сценического общества?» — «Как же, собираюсь». Прошло еще несколько минут. «А что бы вам там не попредседательствовать?» Гобсон не возражал. Так Шоу обеспечил быструю работу предстоящего собрания: с ораторами у Гобсона разговор был очень короткий.