Бернард Шоу - Хескет Пирсон

Шоу был рад за пьесу и доволен игрой Форбс-Робертсона. Он писал артисту 13 июля: «Репетиции показали, что я отлично все для Вас подготовил. Если костюмы Вам так же впору, как роль, значит, Симмонс — король костюмеров. Цезарь поставит Вас вне всякой конкуренции на английской сцене. Когда Гамлеты упадут в цене — до гроша за шестерых, Цезарь как был, так и останется один.

P. S. Клеопатре триумф тоже обеспечен».

Через два дня он обратился к Форбс-Робертсону с последним напутствием: «Благодарю Вас за Ваше любезное письмо. Оно особенно обрадовало меня, потому что я боялся, что переволновался на репетициях… С буциной[127] Вам придется несладко. Тут Вам должен помочь дирижер или композитор. Только не влипните с корнетом. Этот доступный и вульгарный инструмент всегда подвертывается под руку, но пригоден он только в самых сентиментальных случаях. Обычно же он отвратителен. Буцину можно подменить офиклеидом (ревет как вол). Сойдет и туба (бомбардон) в ми-бемоль или — лучше — си-бемоль. А всего лучше тенор-тромбон: вот уж чего разыскивать не придется. Хорошо было бы достать несколько длинных труб — они появились пару лет назад под названием «баховские трубы» и ка них сейчас отличаются виртуозы в мюзик-холлах. Это как раз тот инструмент, который высоко подпоет реву буцины. Но, главное, ни за что на свете не подпускайте близко корнет…»

Нью-йоркские критики тепло встретили пьесу, но Шоу ждал от них большего и 21 марта 1907 года писал Робертсону: «Меня не вполне удовлетворяет прием, оказанный Вашему Цезарю. Многие рецензенты были щедры ка похвалу, но совершенства исполнения еще сполна не оценили. Тому, кто просто-напросто умеет делать то, что делаете Вы в Цезаре, обеспечено первое место на сцене. Я хочу, чтобы эта истина дошла до последнего тупицы.

Сотрудничество в Придворном театре все более убеждает меня в том, что система, когда пьеса идет полтора месяца, а затем вновь и вновь возобновляется, в конечном счете едва ли не самая экономичная. Ее колоссальное преимущество состоит в том, что Вы гарантированы и от провала и от естественной смерти пьесы. Если бы подвернулся подходящий театр на Вест-Энде, мне бы очень хотелось предложить Вам продержать полтора месяца «Цезаря» в разгар летнего сезона, потом укатить в провинцию и поднабрать там денежку, затем вернуться в Лондон еще на полтора месяца, а под конец сменить «Цезаря»' полуторамесячным «Гамлетом» или чем-нибудь еще из Вашего старого репертуара. Тем временем Вы могли бы прислушаться к пульсу публики и испробовать ее на утренниках в любой новой роли, за которую Вы еще не вполне спокойны. Должен Вас предупредить: от Вас потребуется недюжинное мужество и прозорливость, когда Вы будете снимать с репертуара пьесу, которая в течение полутора месяцев безотказно заполняла зрительный зал. Но это все же куда легче, чем загнать хорошую пьесу — тогда Вам покажется, что под Вами пала лучшая скаковая лошадь…

Во всяком случае, не подозревайте меня, будто я заинтересован в количестве представлений «Цезаря». Мне было бы куда приятнее сознавать, что Вы будете играть его две недели в году и что он продержится десять лет, чем узнать, что он сгорел на сцене за год. И мне хотелось бы видеть в нем прежде всего не крупную коммерческую затею, а образец высокого сценического искусства, который покорит Лондон, ибо там настоящее место всему высокому.

Желаю Вам не слишком уставать от роли и не перетрудиться. Передайте миссис Робертсон, что я потрясен ее фото в роли Клеопатры. С каждым разом ока полнеет все больше и больше. Если дело и дальше так пойдет, Вам ведь придется переделывать для Лондона все декорации — расширять двери и укреплять пьедестал Сфинкса…».

В ту осень Форбс-Робертсон гастролировал с «Цезарем» по английской провинции. Ему не терпелось до Рождества показать спектакль в Лондоне, и он раздумывал над возможностью нанять «Савой», где переживали нелегкое время Ведренн и Баркер. 1 ноября Шоу обратился к Робертсону со следующим предупреждением: «Мне стало известно, что Вы затеяли переговоры о том, чтобы завладеть (частично или полностью) «Савоем», освободив от этого бремени Ведренна и Баркера, как только окончится месячный контракт «Цезаря». Как друг Ведренна, я настоятельно советую Вам это сделать и соблазняю Вас перспективой связать свою судьбу с великолепным вест-эндским театром, имеющим за плечами давнюю и верную традицию дарить успех. Как Вашего друга, честь обязывает меня просить Вас не подступать к этому театру на пушечный выстрел. У меня двойной интерес в этом деле, оттого и сердце мое разрывается пополам. Но я надеюсь, Вы отдаете себе отчет в том, что если бы «Савой» был золотой жилой, Ведренн приковал бы себя к нему стальными цепями, а не скакал бы по Стрэнду, выкликая покупателя, и не бросался бы сломя голову после знакомства с очередной выручкой выгонять второго тромбониста и парочку рабочих сцены в придачу. Тут уж я могу довериться Вашему незаурядному здравомыслию.

К счастью, катастрофы, которая мерещится Ведрен-ну, еще нет. У бедняги плохо с глазами, и он так долго работал без отдыха, что нервы у него истрепались вко нец. Затраты Баркера на декорации так напугали его, что он забыл о рекламе, и на «Ученика дьявола» придут, наверно, только свои. Сейчас, правда, Лондон с любопытством разглядывает афишу, вдохновляясь изображением Мэтьюсона Лэнга на фоне виселицы. А специально в мою честь на угол Адам-стрит выпущен человек-сэндвич. Более того, король удостоил чести патронировать нашу затею, а с Его Величеством в театр прибыли королевская семья и несколько странствующих особ королевской крови с европейского континента. Благодарной верностью театру отличаются задние ряды партера, галерка, бельэтаж и полбалкона. Партер несколько подкачал, из чего следует мораль, что Ведренну и Баркеру надо подгадывать свой сезон к парламентской сессии.

Если Вы появитесь, ничего страшного не случится. Но даже если своим появлением Вы совсем уж все наладите (а дела и так идут на поправку), набьете театр до отказа, я все-таки остаюсь при своем мнении: лучше Вам месяц поблистать в Лондоне и снова ринуться в провинцию пожинать свою славу. В Лондоне сплошной риск: либо возня с новинками, либо со старьем, которое Лондон уже видал-перевидал. Если бы не тяготы бродячей жизни, я без колебаний присоветовал бы Вам самую выгодную политику — хранить верность провинции. Тогда умрете миллионером, как Барри Салливен.

Шарлотта видела в Дублине Вашего Цезаря и теперь бредит только Вами. Просто невозможно представить себе актера во плоти и крови, который создал бы такое нерукотворное творение, какое, по словам Шарлотты, являете собою Вы. Поэтому мне приходится объяснять означенное впечатление до известной степени ослеплением зрительницы. Все же я нисколько не сомневаюсь, что Ваш Цезарь будет для нынешнего поколения лондонцев образцом такого театра, какого им не приходилось еще видеть. Сложность заключается лишь в том, что великая актерская школа погрузилась в небытие с такой основательностью, что загрубевшая публика теперь едва ли узнает ее. Цезарь сперва озадачит. Но после это пройдет, и мало-помалу пьеса завоюет солидное положение. Я опасаюсь единственно того, что она захватит Вас с головой и Вы утратите способность исполнять что бы то ни было еще. Этот страх заронило во мне недавнее посещение театра «Гранд» в Фулхэме, где я смотрел Эллен Терри в «Обращении капитана Брассбаунда». Вся труппа совсем взбесилась оттого, что ей приходится ежевечерне повторять мой проклятый текст. Юный супруг Эллен, обряженный вождем ирокезов и загримированный под молодого розовощекого героя, рдея от смущения, едва сдерживался, чтобы не начать с дикими воплями скальпировать всякого, кто подвернется под руку. Сама Эллен была, однако, великолепна. Она воистину превратилась в леди Сесили. Ей больше не приходится обременять себя, как в Придворном театре, запоминая мои реплики. Она просто живет жизнью леди Сесили и говорит то, что приходит ей в голову, а сие, между прочим, куда лучше того, что я насочинял. Я тут же сказал себе: «Великий боже! А вдруг это случится и с Форбс-Робертсоном? Как же он тогда вернется к Гамлету?» Так вот, берегитесь, пока не поздно!..