Бернард Шоу - Хескет Пирсон

Хескет Пирсон

БЕРНАРД ШОУ

Как личность — он бессмертен.

Родился ли я безумцем или, наоборот, чересчур здравомыслящим, но мое царство было не от мира сего: одно воображение давало мне жизнь, и легко я чувствовал себя только в обществе великих покойников.

ОТ АВТОРА

В работе над этой книгой я получал постоянную помощь от Бернарда Шоу и лишь заключительный раздел (начиная с главы «Шоу и его биограф») писал без его участия. Шоу не только поведал мне подробности «уникальной частной истории», как он называл свою биографию, но проверил и выправил факты, многое добавил в беседах или письменно. Он подтвердил или опроверг анекдоты, которые современники наплели вокруг его имени.

Неизменно поощряя во мне беспристрастие биографа, Шоу вместе с тем очень помог мне в том, чтобы рассказ о его жизни и становлении характера нес черты автобиографии — насколько это возможно в работе, написанной от третьего лица. Некоторые эпизоды, по тем или иным соображениям исключенные из первоначального текста, в настоящем издании восстановлены.

Последняя часть книги («Шоу и его биограф» и дальше) была напечатана в «Постскриптуме» (1951), где повесть жизни Шоу доведена до конца.

Я записывал все беседы, которые мне довелось с ним иметь в последнее десятилетие[1]; здесь они приведены в хронологической последовательности. Они так же достоверны, как и первая часть биографии.

ОТВЕТСТВЕННЫЕ СТОРОНЫ

«Говорят, я веду свое происхождение от Макдуфа, — признавался мне Шоу. — Я совсем не феодал в душе, мне просто приятно, что мой предок стал персона леем шекспировской драмы». («Ты бы запел по-другому, — подумал я про себя, — окажись твоим предком, ну, хотя бы пьяница-привратник из той же пьесы».)

Впрочем, здесь мы поведем речь о родственниках, не столь отдаленных.

Люди редко наследуют достоинства своих родителей, и Шоу, пожалуй, единственная знаменитость, чьи незаурядные способности были обещаны уже отцом с матерью. Отцу он обязан своим юмором, матери — воображением. Родичи его отца, Джорджа Карра Шоу, обосновались в Ирландии в конце XVII века. Из этой уважаемой семьи вышли банкиры, священники, биржевые маклеры, чиновники, даже баронеты, и Шоу высоко ставили свою родословную, полагая себя избранниками рода человеческого.

Джордж Карр был неудачником. Вырос он в бедности. Кроме него у вдовой матери было еще тринадцать ребят. Однако сознание принадлежности к роду Шоу поддерживало в детях невозмутимую уверенность в завтрашнем дне, и в свой срок терпеливое благородство было вознаграждено. Джордж Карр получил синекуру в дублинском суде. В 1850 году его контору упразднили, ко, поскольку не водилось такого порядка, что Шоу должны страдать из-за отсутствия повода платить им жалованье, положили ему пенсию — шестьдесят фунтов в год. А он ее продал, завел дело по оптовым зерновым операциям — до розничной торговли Шоу не могли опуститься — и приготовился покойно доживать свои дни ка зерновые доходы. В мучных делах он не смыслил ничего, равно как и его компаньон. Оба руководствовались соображением, что деньги повалят сами, — и дело, понятно, не процветало.

Отсутствие делового склада и коммерческих способностей возмещали отзывчивое сердце Джорджа Карра и присущее ему чувство юмора. Его умение во всем находить комическую сторону было поразительно: напасти, которые другого свели бы в могилу, смешили его до слез. Вот только ввязался он в зерновое предприятие, как разорился крупный заказчик, задолжав фирме солидную сумму.

Удар сразил компаньона, а почти прогоревший Джордж Карр счел масштабы катастрофы, по свидетельству сына, «невероятно комичными, так что вынужден был спешно ретироваться из конторы в дальний угол склада и там высмеяться».

Эта обратная реакция, перешедшая и к сыну, составляла сущность характера Карра, и он давал ей волю, даже рассуждая о Библии, — а ведь был протестант.

«Чем выше в благоговейном мнении стоял предмет, тем сильнее подмывало его рассмеяться, — вспоминал Шоу. — Стоило мне, положим, начать глумиться над Библией, как он принимался страстно и искренне увещевать меня и, собрав сколько было крепости характера, убеждал прекратить надругательства. Образованный-де человек должен остерегаться и не выказывать свое невежество: разве Библия не признана литературным и историческим шедевром? И понес и понес… А как чувствовал, что основательно вошел в роль, в глазах бесенком начинал играть смех. Но вот наступала давно ожидаемая развязка — сворачивая свой панегирик, отец самым искренним образом заверял меня, что даже злобные хулители религии не идут дальше утверждения, что в Библии наворочено вранья, как нигде. И долго затем тер глаза, посмеиваясь. На такие представления я подбивал его с обоюдного молчаливого согласия».

Собственно говоря, подбивать Карра особенно даже и не требовалось. Взяв как-то парнишку впервые к морю, он закатил ему серьезнейший монолог о насущной необходимости уметь плавать.

«Когда мне было всего четырнадцать лет, — с воодушевлением заканчивал он, — я уже умел плавать и спас однажды дядю Роберта, — и, выдержав паузу, чтобы сын мог вполне осознать это заявление, доверительно добавил: — О чем и жалею всю жизнь, по чести сказать».

Засим с шумом плюхнулся в море, вдоволь накупался и хихикал всю обратную дорогу домой.

Это был человек неотразимого обаяния и даже привлекательной внешности, хотя косил на оба глаза. Сэр Уильям Уайльд пытался операцией выправить его косоглазие, но «перестарался и навсегда закосил отца в другую сторону».

Став владельцем мучного дела и, как ему казалось, застраховав себя на черный день, Джордж Карр Шоу влюбился в Элизабет Герли и попросил ее руки. Ему было за сорок, она была почти вдвое моложе.

Вряд ли она его любила. Вряд ли она вообще кого-нибудь любила. Но Джордж Карр должен был выручить ее из ужасного положения. После смерти матери ее взяла к себе и тиранила горбунья тетка с ангельским ликом. Она только и делала что бранила и распекала племянницу, стремясь вколотить в нее хорошее воспитание и выдать за человека с положением, оставив в благостном неведении относительно дел житейских — этим пусть занимаются врачи, стряпчие и слуги. В награду за послушание и спартанское воспитание прекраснолицая старая ведьма собиралась отписать Элизабет Герли все свое состояние.