Легионер. Книга вторая - Вячеслав Александрович Каликинский

– Стало быть, в тутошних местах людёв и вовсе нету? – допытывались у матроса.

– Отчего ж… Ежели вот сейчас рулевой взял бы к осту… ну к востоку, то мы попали бы в самый крайний на юге населенный Сахалинский пост Корсаковский. Там берега песчаные, заливы обширные. И люди живут, конечно – как без людёв-то? И рыбалка морская знатная, знающие люди говорили. «Нижний» туда обязательно зайдет, кого-то из вашей братии там высадит.

– Нынче, что ли, зайдет?

Матрос и сам точно не знал, но высказал предположение:

– Нынче никак невозможно, потому как смеркается уже. У парохода нашего осадка глубокая, а близ берега мели кругом. Должно, чичас на якорь станем, а поутру ближе к берегу подойдем. С берега баржу спустят, а наш катер паровой ее зацепит и сюды приволочет. И часть вашего каторжного брата туточки высадится. Да ишшо груз – слышал, боцман говорил, двести пудов. А как разгрузимся, так Татарским проливом дальше на север поплывем – потому как столица каторжанская на севере. Александровским постом зовется. Туда и генеральный груз назначен, и вы, братцы. И вообще – чего вы всполошились-то? Успеете еще, наживетесь туточки, насмотритесь! Расходитесь, братцы, богом прошу! Скоро ужин вам доставят. Поспите потом, а завтра к вечеру и на месте будете. Идите, господа арестанты, по шконкам! Неровен час, разводящий заглянет, и достанется мне на орехи тогда за болтовню с вами!

Удовлетворив первое любопытство, по местам арестанты расходиться, однако, вовсе не спешили. И снова тесно облепили, к лютой зависти своих товарищей из левого трюма, все иллюминаторы, показывая друг другу то на тучу птиц, кружащих над скалами, то еще на какую-то выдающуюся деталь пейзажа.

«Левобортникам» была видна, да и то смутно, лишь материковская береговая линия. И от досады они принялись дразнить своих товарищей по правому борту:

– Эй, вахлаки, не нагляделись ишшо на каторжанские берега? А от нас-то свободные места видать!

– Точно! Оне, придурки, на тюрьму свою зенки пялят, а мы на бережок любуемся, куды свободными бродягами скоро подадимся…

Ландсберг вернулся к своей шконке одним из первых и вытянулся на отполированных досках, подложив под голову сжатые кулаки, закрыл глаза. Сколько ни плыли, а все ж приплыли, мелькнула в голове банальная мысль. Приплыли! Теперь не через месяц, не через неделю – завтра уже и каторга дни свои отсчитывать начнет. Долгие его пять тысяч сто одиннадцать дней – без учета високосных годов, разумеется. Сколько же ему из этих пяти тысяч деньков прожить-то отмерено?

Он вздохнул, перевалился на левый бок: особых иллюзий относительно будущего своего каторжного житья-бытья у Ландсберга не было. Иваны недаром осмелели в последнее время. На Барина поглядывали уже без прежнего почтения, дерзили, а то и откровенно провоцировали конфликты и стычки. И Михайла, и он сам не раз слышал за спиной злой шепоток:

– Погоди ужо, Барин! Поглядим, чего твой фарт да силища немереная на Сахалине стоят! Нас-то ты гнешь тутока – попробуй головку каторжанскую на острове согнуть! Оне те согнут… Головка нашенская там тебя живо на «правёж» поставит… Жить тебе, Барин, тока до «кандальной» тюрьмы…

Шептали, конечно, не просто так.

За долгие недели плавания и вынужденного безделья невольные пассажиры «Нижнего Новогорода» боролись с одуряющей скукой кто как умел. На десятке-другом шконок по обе стороны трюмного коридора, как уже было сказано, шла почти непрерывная карточная игра. Те арестанты, у которых не было ни денег, ни одежки, годящейся на кон, много спали либо коротали время за досужими разговорами. Были и такие, кто, одурев от вынужденного безделья и не имея возможности играть, искали только повод для того, чтобы выместить на ком-то кто послабее и безответнее накопившуюся лютую злобу.

Игра же тут шла, в основном, на пайки и одежду: деньги у большинства арестантов отобрали еще во время обыска перед погрузкой в Одессе. Отобрали, разумеется, не всё и не у всех: многие сумели какими-то одним им ведомыми путями уберечь и сохранить от зорких глаз тюремщиков свои «нычки». Однако сберечь утаенные деньги от глотов на пароходе оказалось куда сложнее, и те уже в первые недели плавания сумели разными хитростями либо силой выманить последнюю мелочь у арестантов-первоходков, на воле деревенских мужиков либо мещан.

Впрочем, у большинства глотов выманенные гривенники и смятые рублевки долго не залежались, и, как правило, тут же были поставлена на кон. Проигравшись в очередной раз до нитки, глоты целыми днями рыскали между шконок тюремного трюма, прислушивались, выпытывали, клянчили последние медяки, выпрашивали или воровали одёжку поприличнее. Одёжка, разумеется, тоже немедленно ставилась на кон.

Ландсберг еще в самом начале тюремной одиссеи заступился за татар – так здесь именовали всех арестантов неславянского обличья и происхождения, в основном – выходцев с Кавказа.

Взятые под стражу во время войсковых и жандармских «чисток» после кавказских экспедиций русской армии, эти несчастные, почти поголовно не знающие русского языка, так до сих пор и не понимали – за что их арестовали, судили, куда и зачем везут. Большинство этих детей гор было арестовано и осуждено только за то, что они самым естественным образом пытались защитить от солдатни или пьяных офицеров своих жен, дочерей, а то и вовсе последнюю курицу или барана со своего жалкого подворья. Попав за решетку и на тюремный пароход, «татарва» держалась здесь тесной испуганной группой. И, разумеется, почти сразу же эти несчастные стали лакомым кусочком и для глотов, и для любителей «почесать кулаки».

Глоты бесцеремонно выхватывали у них миски с едой и куски хлеба, нахально рылись в тощих мешках с нехитрыми арестантскими пожитками, насмехались над безмолвными, ничего не понимающими людьми, задирали их. Ландсберг, поначалу решивший не вмешиваться в тюремную жизнь и не уподобляться «скотам и скотскому поведению», однажды все же не выдержал. Увидав, что кучка глотов отобрала у «татарвы» последнюю одежонку и недвусмысленно намерилась напоследок избить бедолаг, он подошел и ухватил самого горластого и агрессивного мужичонку за плечо. Тот обернулся с поднятым кулаком – однако, узнав Барина, мгновенно сник и искательно ему улыбнулся.

– А-а, Барин! А мы тут ето… Татарву учим маненько…

– Все вернуть этим людям, скоты! – негромко распорядился Ландсберг и перевел тяжелый взгляд на других глотов, замерших в растерянности. – Ну! Кому сказал!

Повторять ему не пришлось. На шконку к кавказцам тут же посыпались отобранные было у них перед этим жалкие «трофеи».

– А теперь пошли