Легионер. Книга вторая - Вячеслав Александрович Каликинский

– А ничего! – охотно откликнулись арестанты от иллюминаторов. – Молоко сплошное, туман! Ничего не видать пока!

«Нижний Новгород» реванул – коротко, словно боясь разбудить спящий берег. Снова послышались неразборчивые слова громкой команды.

Ландсберг встал, потянулся и, разгоняя кровь, занялся гимнастическими упражнениями – традиционными наклонами и приседаниями. Он уже заканчивал упражнения, когда от иллюминаторов снова загалдели:

– Глянь-ка, туман поднимается… И на берегу ктой-то появился, люди ходют… Чего делают? А бес их разберет отсюда – что… Возются.

– Должно, баржу на воду стаскивают! – откликнулся караульный. – Чичас и наши катер спущать будут, за тою баржею побегут. И ктой-то из вас, братцы-мазурики, на жительство съедет… Отплавались, стало быть!

Не закончив рассуждений, караульный вдруг оправил блузу, бескозырку, вытянулся во фронт: вниз спускался старший помощник капитана Стронский с несколькими матросами позади.

Выслушав рапорт караульного, старший помощник покивал, вгляделся в сумрак тюремных отделений по обе стороны прохода и зычно заговорил:

– Подъем, господа арестанты! Слушай все сюда! Сейчас вам будет подан завтрак, а через полчаса милости прошу наверх, на построение. Выходить будете порядком. Сначала с левого борта, потом с правого. На верхней палубе вам укажут, где строиться. От имени капитана корабля благодарю вас, господа арестанты, за примерное и благонравное поведение в течение всего плавания! Надеюсь, что и напоследок вы не испортите о себе впечатление. Наверху мы отберем команду, которой предназначена высадка в посту Корсаковский. Команда будет помогать в разгрузке адресованного сюда груза. Хворые и немощные поедут на берег с первой баржею. У меня все, господа! Есть ли у кого вопросы ко мне или капитану корабля, его благородию господину Кази? Нету вопросов? Тогда у меня все…

Двумя часами позже весь «Нижний Новгород», включая арестантов, – их выстроили на верхней палубе в несколько неровных шеренг – следил за пыхтящим паровым катером, за которым в крупной зыби прыгала баржа с низкими бортами. Когда катер, приблизившись, сбросил пар, капитан Кази с мостика проревел в рупор:

– Эй, на катере! Вы что, господа, пикник на берегу устраивали?! Почему так долго не возвращались?

Рупор с катера, деликатно откашлявшись, с промедлением доложил:

– Ждали старшего офицера, ведающего приемкой арестантского пополнения. Водой, осмелюсь доложить, отливать пришлось, господин капитан, гм… И экипаж с баржи тоже, того-с…Вповалку, как один! Так что на берегу их всех оставили-с…

– Они пьяны, мерзавцы?! Они что – парохода нашего вчера не видели?! Потерпеть не могли?

В арестантских рядах откровенно загоготали, посыпались шуточки и насмешливые выкрики. Спохватившись, Кази сухо и без дальнейших комментариев потребовал к себе старшего партионного офицера местного гарнизона. «Несите сюда, каков ни есть!»

Какого ни есть партионного офицера матросы подали на борт «Нижнего» буквально как рогожный куль. Оставив за себя на мостике старшего помощника, Кази, брезгливо морщась, погнал впереди себя спотыкающегося «аборигена» в свою каюту. По дороге распорядился:

– Боцман, хворых арестантов на баржу. И начинайте, бога ради, разгрузку…

Два десятка каторжников, заблаговременно назначенных в помощь матросам, взялись за мешки и тюки, сложенные в центре палубы. Остальные арестанты, изрядно иззябшие на не по-летнему холодном ветре, начали тихо роптать:

– А чего нас тута держут? Отобрали бы по спискам, кого сюды, а остальным-то чего? Зябко!

Но их нынче никто не слушал, не до них было. Вновь появившийся на мостике капитан Кази отдал Стронскому распоряжение:

– С первой партией и грузом отправьте пятьдесят человек арестантов покрепче на берег, Роман Александрович. Боюсь, там и помогать в разгрузке некому. Разгрузитесь – и поскорее назад. И сами, батенька, съездите, сделайте милость. Этак мы неделю простоим здесь, с такими-то работничками. Проследите уж…

Но, как ни спешил капитан, как ни подгоняли хмурых арестантов старший помощник и боцман, разгрузка двухсот пудов груза для Корсаковского поста и высадка двухсот пятидесяти душ ссыльнокаторжных растянулась до вечера. Не рискуя в темноте вновь огибать южную оконечность Сахалина и входить в Татарский пролив, капитан Кази, в конце концов, махнул рукой и распорядился с якорей до утра не сниматься. Арестантам, оставшимся на пароходе, и промаявшимся целый день на верхней палубе, было приказано выдать к ужину по двойной порции красного вина.

Вечером экипаж живо обсуждал – отчего это весь день на палубе не было видно и слышно его светлости, князя Шаховского? Отчего это начальник всех тюрем острова, прибыв в свою «вотчину», самолично не приструнил нерадивых подчиненных?

Ретроспектива-10

Поздним вечером, когда «Нижний Новгород» одной машиной обогнул юго-западную оконечность Сахалина и вошел в Татарский пролив, капитан Кази послал вестового за своим старшим помощником.

– Роман Александрович, батенька мой, надо бы нашего князя, навестить, а? Мне буфетчик рапортовал, что его светлость нынче уже за третьей бутылкой шустовского посылал! А сколько он этого зелья после Коломбо выдул, и упоминать страшно! Буфетчик попробовал было отказать его светлости – тот его едва не придушил! Буен, короче говоря, нынче князь…

– Прикажете полотенцами его светлость до прибытия в порт назначения связать? – сухо осведомился Стронский.

– Голубчик, да вы что? Бог даст, не дойдет до этого! Вы уж того, Роман Александрович, с добром сходите к нему, что ли… Поговорите, усовестите сколько возможно. Напомните, что его светлость завтра в родные пенаты прибывает, целая депутация его встречать придет, надо полагать. А он… Гм! И мне, как старшему офицеру, как-то неудобно, право… Не судно, скажут, а какое-то гнездо разврата… Сходите, голубчик!

– Воля ваша, Сергей Ильич, схожу, – развел руками Стронский. – Только в результатах своих увещеваний очень сомневаюсь! Насколько я слышал его сетования относительно гибели «тоннельного прожекта», о котором его светлость уже и победные реляции к монаршему двору составил, тот взял да и приказал долго жить. Про рухнувшие планы князь еще на стоянке в Коломбо догадываться начал. А во Владивостоке его светлость, как изволите помнить, первым делом в телеграфную контору побежал. По прямому проводу с Сахалина его и просветили… Между тем свою дальнейшую карьеру князь только с тоннелем и связывал – я так из всех разговоров понял. Что я тут могу сказать утешительного человеку, у которого вся карьера рухнула? Выпить разве что с ним, гм…

– Роман Александрович, голова у вас светлая, что-нибудь да придумаете. Вы же понимаете – нам бы его светлость сбыть с борта, как говорится, в здравом уме и трезвой памяти – а там, на своем острове, пусть хоть колесом ходит, хоть перестреляет своих подчиненных! Идите, голубчик, я на вас надеюсь!

Стронский козырнул и пошел, но не к Шаховскому, а прежде в свою