Легионер. Книга вторая - Вячеслав Александрович Каликинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Расскажи, Михайла! – заинтересовался Ландсберг. – Как это так, через науки да в каторгу?..
Поломавшись немного и свернув цигарку, Михайла рассказал собеседнику свою историю.
* * *
Барыня, вдова помещика из отставных военных, воспитывала единственного сына Андрея одна. Родственников рядом не было, и сын стал для нее единственным светом в окошке. Когда наследник вырос и получил первоначальное домашнее образование, настало ему время ехать учиться в город. Смышленого деревенского мальчишку, обучавшегося наукам вместе с барчуком, при доме прислугой оставили. А барыне в последнем приступе молодости в большом доме без мужчины совсем тоскливо стало – вот она последнего гувернера и оставила при себе, назначила управляющим в имении. Новоиспеченный управляющий вскоре, как и следовало ожидать, переехал из флигеля в господскую половину, одеваться стал из гардероба покойного барина, курил его трубки и спал на его кровати.
Молодой барин, приехав к маменьке погостить на следующее лето, был увиденными переменами в доме потрясен. Хорошо помня отца, он поначалу попробовал было устроить маменьке сцену. Но барыня успела крепко привязаться к любовнику, и расставаться с ним не пожелала. Да и экс-гувернер, освоившийся с новым своим статусом, с юношей держался сурово и несколько свысока. В доме произошло несколько громких скандалов, Андрей грозился навсегда покинуть поместье, а его мать, не в силах сделать выбор, плакала и ломала руки.
Смертельно обидевшись на мать и возненавидев занявшего место отца бывшего гувернера, молодой барин целыми днями пропадал на речке, бродил по лесу, уезжал в самый дальние уголки поместья. Михайла, разумеется, повсюду его сопровождал: юноше надо было хоть кому-то излить душу, выговориться…
В одном из таких походов Андрей с Михайлой как-то наткнулись на бивак веселой хмельной компании охотников во главе с экс-гувернером. Углядев в его руках любимое ружье отца, молодой барин вскипел, и, не стесняясь в выражениях, высказал все, что думал по поводу его присутствия в поместье. Охотники захихикали, экс-гувернер побагровел и надавал Андрею по щекам. Плача от унижения, тот кинулся к матери, – но ни сочувствия, ни поддержки от нее не получил. И тогда он впервые сказал Михайле, что обязательно убьет негодяя-гувернера.
С той поры он не мог больше говорить ни о чем, и строил бесконечные планы убийства человека, оскорбившего память отца и отнявшего у сына мать. Михайла, с юных лет отличающийся рассудительностью, поначалу откровения молодого барина всерьез не принял. Но когда тот стал брать с собой на прогулки заряженную берданку, Михайла забеспокоился и стал отговаривать приятеля-барина от греха. Однако его в гневе прогнали прочь, и лесные прогулки барин стал совершать один.
Кончилось все плохо. Однажды барчук ворвался в чуланчик Михайлы весь в слезах, растрепанный, со следами крови на рукаве сюртука, и попросил приятеля спрятать ружье. Выплакавшись, он признался, что застрелил своего обидчика. С Михайлы была взята клятва молчания.
Барыня, не дождавшись вечером возвращения своего любовника с охоты, снарядила на поиски целую экспедицию слуг и деревенских мужиков. Труп экс-гувернера, разумеется, был вскоре обнаружен, а у барчука был столь испуганный и виноватый вид, что никаких объяснений, собственно, и не потребовалось.
Уже под утро барыня разбудила Михайлу. Поначалу его обвинили в том, что он потакал легкомыслию молодого барина и не сообщил ей, матери, о его намерениях. Его корили в неблагодарности и легкомыслии. Не смея сказать в свое оправдание ни слова, Михайла молчал. Ему тоже было жалко до слез товарища своего детства, за которым должен был приехать исправник. Выхода из случившейся трагедии Михайла не видел – зато его видела барыня. Выплакавшись, она как-то очень быстро успокоилась и приказным тоном попросила его… взять убийство на себя!
Трудно обвинять женщину, которая только что потеряла последнюю свою сердечную привязанность и вот-вот могла потерять сына, ставшего убийцей. Да Михайла и не думал никого обвинять – но и брать на себя чужой тяжкий грех не желал.
Барыня же снова принялась плакать и перешла к уговорам. Простодушному подростку пообещали нанять лучшего адвоката. Ему сулили помощь, поддержку, даже учебу за границей – и всего-то, уверяла барыня, за месяц отсидки в «холодной» у исправника, с которым она, конечно же, сумеет договориться!
Только потом, уже на суде, он узнал, что в то время, пока барыня уговаривала его взять на себя вину ее сына, вызванный ранее исправник в присутствии свидетелей уже обнаружил в чуланчике Михайлы злополучное ружье и записывал «правдивые показания» молодого барина. А тот, путаясь и краснея, показал, что бывший гувернер «побаловался» с деревенской девчонкой, к которой Михайла собирался засылать сватов. И якобы поклялся отомстить обидчику и даже попросил у него, Андрея, старое ружье.
Не было на суде, разумеется, никаких адвокатов – ни дорогих, которых обещали выписать из уездного города, ни прочих. Судья не обращал внимания на явные противоречия в показаниях свидетелей и самого Михайлы, и торопливо приговорил его к десяти годам каторжных работ. Через два месяца вместе с партией других арестантов юноша уже звенел кандалами по Владимирскому тракту…
* * *
– Так-то, Карл Христофорыч, бывает в жизни нашенской! – закончил Михайла свой рассказ и ожесточенно растоптал третью цигарку.
– М-да, вот бедняга! – Ландсберг покачал головой, поколебался и все же спросил. – А за что второй раз тебя? Нынче-то?
Подняв голову, он увидел, что вокруг его шконки незаметно столпились соседи-каторжники, молчаливые и угрюмые. Каждый думал о своем…
– В другой раз? – переспросил Михайла. – А все за то же, мил-человек! За простоту мою! Семь лет в каторге я бревна таскал и уголек кайлом рубил, да на поселении потом пять годков отбыл. Разрешили мне уехать в город Тобольск, только я, дурак, «умных» людей послушался, и решил свидеться с той барынькой и барчуком, что меня в каторгу заместо себя определил. Научили «умники» меня: поведешь себя правильно, мол, и отвалят тебе деньжонок за обиду да за твое молчание от своих богатств. А ты, дескать, купишь себе чистый пачпорт и домишко где-нибудь в Твери, и жить станешь кум королю. Я и послушал… Руки у меня мастеровые, думаю: с деньжонками найду себе дело небольшое,
